Страница 13 из 69
Хотя совершеннолетие – понятие опять же относительное. В разные времена на это смотрели по-разному. Когда-то и двенадцатилетние уже были жёнами и мужьями. Да и до сих пор это есть в традициях некоторых народностей.
Ну так вот. Продолжу: Марина Цветаева в своих дневниках писала, что сексуально ублажала свою начальницу, чтоб та её не уволила с работы (правда, не припомню сейчас, на какой должности тогда была поэтесса). Плюс к тому: Цветаева – опять же дневники – настолько любила своего единственного сына, что первой женщиной его была она сама.
– Что?
– Да, – обрадованный тем, что смог произвести на меня впечатление, писатель кивает в знак согласия, – она неоднократно имела с ним интимную связь.
– И это всё в её дневниках? Ха, прям Мопассан!
– То-то и удивительно, что она сама об этом писала, зная притом, что её рукописи, определённо, когда-нибудь, да станут достоянием общественности. Хоть её дневники и были долгое время закрыты в спецхранах СССР, в 90-х же многое из литературного богатства России обрело свободу: Солженицын, Пастернак, Булгаков. На свет вышли не только их художественные произведения, но и множество записных книжек, в числе которых и были эти скандальные дневники Цветаевой, которые, кстати, впоследствии прошли сильную цензуру, поскольку вся та грязь и чернуха, которую описывает Цветаева, плохо вяжутся с романтическим образом женщины-поэта.
– Н-да, порой сложно понять мотивы многих человеческих поступков.
– Да, это довольно странно, что она, зная о возможности огласки, всё же описывала всё то непотребство, сильно её очерняющее, но тому есть довольно-таки простое объяснение.
– И какое же? – Мне стало весьма интересно это узнать.
– Если человек в своём миропонимании достиг уровня подтверждения уайльдовского афоризма: «Человек начинает себя судить только тогда, когда другие уже не имеют на это никакого права», – он воспринимает свои поступки уже не со стороны морали и нравственности, не со стороны правильности и объективности, а сугубо субъективно, что позволяет ему посмотреть на всё своё прошлое как на некое достояние и предмет гордости. Особенно это касается всего самого неприглядного. Своего рода вызов общественности. Протест. На это способны только две категории людей: полные тупицы, всегда в себе уверенные, согласно классику, и талантливые сверхличности, превзошедшие своё время или, лучше, его окрасившие. К последним Цветаева и относилась, к тем, кто по-настоящему, здраво ощущает собственную значимость и исключительную цену в этом мире. Поэтому-то, испытывая чувство превосходства над большинством из тогда живших людей, она и не стеснялась полностью пред ними раскрыться, потому что их понятие об этике не являлось сколь-нибудь значимым для поэтессы. Она и только она была последней инстанцией в суждении о своих поступках и всей своей жизни. С той же целью, хоть, наверное, иногда и полностью не осознаваемой, многие известные люди пишут автобиографии.
– Покичиться?
– Можно и так сказать. К тому же описать что-то куда более легко, чем это же просто устно высказать.
– Хочешь сказать, те же мотивы были и у Саши Грей, когда она выпускала автобиографию?
– Ну... вот здесь можно ещё и сослаться на маркетинговый прогноз успеха, потому что Саша Грей – личность культовая. И культовая уже не только в кругах знатоков порнографии, но и во многих других. К тому же здесь большая разница между дневниками Цветаевой и биографией порно-дивы, потому что первая писала сама, а в команде второй десятки пиарщиков и литературных негров. К тому же лесбийские и эдиповские моменты в биографии поэтессы – это пикантная деталь, которая совсем по-другому заставляет посмотреть на жизнь писательницы. А то, что Саша Грей занималась всем этим, ещё и бо́льшим и похлеще, всё это уже никак не стимулирует интерес публики, потому что это и так ясно и всем известно. И все это видели.
– Так и что тогда?
– Как мне думается, здесь присутствует один мотив, чья природа схожа с природой стокгольмского синдрома, когда жертва изнасилования начинает испытывать симпатию и влечение к своему истязателю. И если в этом случае причина может быть в психическом расстройстве, чьи корни могут исходить из детства, когда девочка или мальчик, в общем, ребёнок, не получая должного внимания и любви со стороны родителей, был вынужден воспринимать грубое с собой отношение мамы и папы или кого-то из них как проявление как раз таки этой самой дефицитной заботы, то в случае с Сашей Грей особых ответвлений в сторону сексопатологий нет. Здесь всё дело в теории когнитивного диссонанса, когда для собственного удобства и душевного спокойствия человек, будучи мучим психологическим конфликтом двух установок, избирает одну-единственную – почти всегда необъективно – для себя наиболее выгодную. Короче, либо отрицает раздражитель, либо по основаниям этого раздражителя пересматривает свои взгляды, что бывает чрезвычайно редко.
– Прости, но я мало что понял из этого, – говорю я. – Книжки по психологии я практически не читал.
– Вот в чём суть, – отвечает писатель, – например, всё та же жертва изнасилования. – Он делает акцент на этой фразе. – В детстве она, жертва, всё никак не могла понять, почему же родители или кто-то из них по отдельности не уделял ей, этой жертве, должного внимания и заботы, которые в обилие получали другие дети. В сознании её возникал чрезвычайно сильный конфликт, или когнитивный диссонанс: с одной стороны эта любовь быть должна; с другой же – этой самой любви нет. Поэтому-то, дабы прийти в нормальное состояние, психика избирает путь наименьшего сопротивления, так сказать, защитный механизм, посредством которого, сочиняя для себя утешительную, оправдательную легенду, человек успокаивается и уже не чувствует в себе противоречий. В данном случае, ребёнок внушает себе, и довольно успешно, что равнодушие родителей или даже их жестокость – это лишь их своеобразная манера проявлять любовь к своим детям и опеку над ними. И тем самым ребёнок ещё больше к ним, своим родителям, привязывается, всячески их оправдывая в любых их недостатках. Когда же по истечении времени, уже став взрослым, человек подвергается сексуальному насилию, то, подобно собаке Павлова, он рефлекторно начинает испытывать привязанность к своему истязателю, как когда-то стал испытывать привязанность к жестоким и равнодушным родителям. Это-то и есть стокгольмский синдром.