Страница 61 из 81
Человек опустил глаза. Как бы то ни было, сколько бы решимости в нем не накопилось, он чувствовал, вскоре должно было случиться то, чего он никогда не желал. Он сел обратно за стол.
- Пусть войдут, - сказал его тихий приятный баритон.
Дверь отворилась. Двое ожидавших вошли в темную, освещенную лишь несколькими свечами комнату.
- Зачем ты вернулся сейчас? – спросил мужчина одного из них.
- За советом, - ответил тот, указывая на своего спутника, укутанного от вечерней прохлады в плотный плед, из под которого виделся лишь суетливый взгляд испуганных, но красивых глаз.
~ ∞ ~
Пасмурное утро, распростертое над городом, в который прибыли Тоша и Кири, встретило их серыми красками. Влажная земля поведала о недавнем дожде, сырость еще не спала с листвы ярких деревьев, оград и скамеек. Повсюду тяжелые и одновременно легкие клубы тумана укутывали дома и скульптуры. Редкие пока еще прохожие и машины лишь слегка нарушали такую таинственную и удивительную тишину. Красивые резные и стройные фасады мелькали за окном в хаотичном порядке, будто бы упрашивая взгляд еще ненадолго на них задержаться. Однако автомобиль упрямо стремился куда-то, не совершая, кроме вынужденных, ни одной остановки.
Сонная ахинея, что рождал разум Домова этой ночью, испарилась, и прежнее состояние душевного спокойствия возобновилось. Как происходило с ним всегда. Ибо он был из тех людей, что не слишком-то мучают себя своими ошибками и не любят заниматься самобичеванием. Новый день всегда приносил ему новый повод, чтобы совершить что-нибудь глупое еще, но редко напоминал о былом. Хотя… в последнее время эти «редкости» случались с ним все чаще. То ли из-за интенсивности его жизни, то ли из-за того, что что-то изменилось в нем. Что-то, что он и сам пока не осознал до конца.
Впрочем, напавшее на паренька спокойствие длилось недолго. С каждым метром, что оставался позади, глаза Антона становились все более выразительными. Чернота их усиливалась, наполняясь все большим непроглядным мраком, и безумный блеск становился ярче и очевиднее. Даже в недвижимом эмоциями лице и то начало пробиваться то предвкушение, что разгоралось внутри его тела все сильнее и сильнее, с приближением к цели. И из-за этого чувства все его естество словно оживало. Запахи вокруг становились более резкими, цвета – яркими, сердце стучало быстрее, синтезируя алую пульсирующую кровь, а уголки губ сами по себе вздрагивали вверх, слегка обнаруживая будто бы ощетинившуюся улыбку.
Он был словно ожившей черно-белой картинкой, которую вдруг разукрасили новыми карандашами, или выцветшим гобеленом, недавно вернувшимся с реставрационных работ. Только предвкушение битвы, пускай даже гибельной для него, делало его существование красочным, наполняло дыханием легкие, двигало кровь по венам и артериям, заставляло ток бегать по нервным окончаниям. Как бы удивительно, и даже возможно неправдоподобно это бы ни звучало, но только Смерть поддерживала в нем Жизнь. И его это нисколько не смущало.
Поэтому только ради того, чтобы просто продолжать существовать, он был готов, несмотря на лень, несмотря на боль, несмотря ни на что продолжать бежать, продолжать делать, продолжать следовать за ним…
41. Тьма, отраженная в свете тысячи ламп…
Кири слушала неполную тишину этой ночи, вбирая в свою память все, что встречала по дороге. За всю свою прежнюю жизнь она мало что нового узнала. Однообразие было ее существованием. Каждый день, как предыдущий, каждый час, словно тот, что только прошел. Лишь иногда новые лица нарушали эту надоевшую рутину, но они появлялись в ее жизни так ненадолго, и столь мимолетно было их воздействие на ее обыденность, что она забывала их прежде, чем уже кто-то другой выходил на сцену ее унылого театра.
Теперь же все менялось с такой быстротой! Столь многое являлось и исчезало! И малышке так хотелось запомнить все это, вобрать в себя, и оставить там, где-то в глубине разума, чтобы после вспоминать. И она старалась, работала, опасаясь, что недолгая расслабленность может испортить эти планы, что один миг невнимательности перекроет все эти часы напряженных трудов. Поэтому, борясь со сном, она продолжала глядеть…
Ей нравились блестящие во мраке щиты и дорожные знаки, пролетавшие мимо них, обозначавшие значки, о которых она не ведала. Нравился необычайно фиолетовый цвет небосклона, будто с картинки. Нравились домики деревень, встречавшиеся по дороге, особенно выполненные в старом стиле – ну прямо ожившие сказки! Еще ей нравилось, когда при повороте или перестроении тикающий звук поворотника нарушал их молчание, и когда свет фар редких попутчиков, догонявших машину, отражался на Тошином лице, освящая его лучше, чем ее фонарик в виде зайчика.
Девочке было хорошо в маленьком пространстве, пропахнувшем насквозь Антоновым бытием. Здесь, в темноте, ей было комфортнее, чем там, в комнате, полной холодного безжизненного света, которую она оставила…
- Доброе утро, Кири, - сказал как обычно строгий голос.
- Доброе утро, - ответила она, слезая со своей идеально белой кроватки.
- Сегодня Василий Иванович хочет на тебя посмотреть, так что одевайся поскорее.
Девочка съежилась, замерев на месте.
- Что ты встала? – недовольство в голосе вошедшего слышалось слишком явно.
- Но…
- Хватит об одном и том же. Одевайся.
Малышка опустила голову и закусила губу. Она послушно одела на себя кофту и тапочки, взяла с постели маленькую шкатулку, положила ее подмышку и направилась вслед за ожидавшим ее мужчиной.
Вскоре дверь в комнате отворилась, и ее хозяйка вновь вступила в свое царство света. На сей раз ее сопровождавшим был другой человек, совсем еще молодой ученый, имени которого она не знала. Он довел ее до назначенного места и поспешил скрыться.
- Эй, - остановила его Кири у самых дверей.