Причастие

Но Женя не собирался сдаваться.

– Ей-Богу, детский сад какой-то! Нет, я, конечно, понимаю, что Гладков с Панфёровым – графоманы чистейшей воды, но и Данина шитая белыми нитками начала века писанина – не литература тоже.

Костя возразил:

– А твои рассказы о том, как вы собирались на хате и пили, вместо того чтобы учиться, – литература? Якуту простительно ничего не читать, у того какие традиции? Отец пас оленей, дед пас оленей, прадед пас оленей… И так от Вавилонского столпотворения – все пасли оленей. О чём писать – не вопрос. Зачем читать Пушкина, Достоевского, Толстого? К национальной культуре оленеводов они никакого отношения не имеют. Но ты, Женя, кажется, не якут.

– Да поймите вы наконец: современному читателю не интересны душевные переживания новоявленных Кити и Левина! Да таких просто нет!

И тогда Павел, порядком захмелевший, до сих пор казавшийся безучастным к спору, поднялся.

– Откуда такая уверенность, Женя? Да мы только строим из себя разбитных, а сами помешаны на Татьянах Лариных. Помешаны, Женя, помешаны! Данины рассказы тебе не по нутру потому лишь, что ты через себя из стыда перед нравственной шелупонью перешагнуть не можешь!

– Чего буровит? Всё, мужики, Тарасову больше не наливать!

– Причём тут это?

– Да между людьми давно уже другие отношения!

– Раз, раз – и на матрас? – усмехнулся Даня.

– Вот именно!

– Только чтобы доказать обратное, напишу об этом!

– О чём?

– О девушке, которую недавно встретил. Вернее – встретил давно, ещё в семьдесят пятом в Нижнеудинске. Было ей тогда двенадцать…

– Ого!

– Же-эня!

– Златоуст твою мать, в самом деле, дай человеку сказать! – рявкнул командирским голосом Костя Маркелов.

– Мужики, на полном серьёзе заявляю, ничего у меня с ней не было. Сами понимаете – ребёнок… Но глаза!.. Нет, это надо видеть! Как вспомню – и за всю жизнь обидно становится! У меня, мужики, не жизнь, а приключенческий роман, с прологом и эпилогом. Опиши как есть – не поверят. Короче, любил одну, крутил с другой, чуть было не женился на третьей, а в жёны взял, которая нечаянно под руку подвернулась. А в начале января приезжаю сюда, и как бы вы думали, встречаю – кого?

– Мэрилин Монро?

– Я серьё-озно!

– Всё, старики, заткнулись – иначе будете иметь дело с чемпионом Европы среди юниоров по боксу! – заявил Чирва.

На него посмотрели с недоверием – сухопарая Митина фигура к подобным заявлениям не располагала. Даня подтвердил:

– Свидетельствую – «муха»!

– Тогда молчим.

– Говори, Тарасов!

– В общем, встречаю её. Не поверите – до сих пор под впечатлением! Восемнадцатилетней девчонке за всё время общения «ты» не посмел сказать!

– Да что, в самом деле, за притча?

– Прямо заинтриговал!

– Хоть бы одним глазком глянуть!

– Ходит в церковь, отец, дед – священники. И это ещё не всё! Друг, с которым золото мыли, женат на её сестре, окончил духовную семинарию, учится в академии, недавно дьяконом стал. А ты – не быва-ает!

– А-а, ну тогда понятно! У этих всё не как у людей! Я их за версту различаю – длинные юбочки, бледненькие личики, опущенные глазки…

– В том-то и дело, Женя, не скажи они тогда, что ходят в церковь, я бы ни за что не подумал.

– Да неужели?

– Всё, мужики, ждём романа! Тарасов, обещал!

И тут же переключились на другое.

– Господа, а что вы думаете о Солженицыне? Если взять за основу его «Архипелаг», одна же получается идеологическая дребедень: больное на всю голову Политбюро, во главе с батькой усатым, кругом шпионы, сексоты, вышки да психушки. Ка-ак люди жили?

– И я того же мнения. И хотя тогда не жил, не думаю, что всё было так безысходно. Да я счастлив уже потому, что есть!

– И впрямь! Помните у Рубцова? «В комнате темно, / В комнате беда, / Кончилось вино,/ Кончилась еда./ Не бежит вода / У нас на этаже. / Отчего тогда / Весело душе?»

– Как у нас?

– У нас, по крайней мере, ещё вино не кончилось. Даня, чего задумался? Наливай!

– Стало быть, весело душе?

– И я считаю, никакой поступательной истории нет, а есть время для проявления качества!

– И совместного проживания!

– И выживания!

– И что? Не вижу в этом ничего плохого.

– Тогда – что, да здравствует двадцать шестой съезд КПСС?

– Почему – КПСС? Сразу – товарищ Сталин!

– Что-о?

– А что ещё могут означать его портреты на машинах и автобусах, фильмы «Освобождение», «Тегеран-43»? Я сам после «Тегерана» портрет Сталина в кабине грузовика возил, хотя и не питаю к нему никакого уважения.

– Хочешь сказать, Сталин опять нужен?

– Избави, Боже!

– Ну почему… Какой-никакой, а был порядок.

– Кто сказал?

– Да все говорят.

– А знаете, что любимая артистка Сталина Орлова заявила, узнав о его смерти? «Наконец-то он издох!»

– Правильно! Мы даже представить себе не можем того страха, под которым люди жили!

– Ещё бы! При Сталине на такой разговор, да ещё в такой компании, мы бы ни за что не рискнули, а теперь можем говорить совершенно свободно.

– Говорить – да, но попробуй об этом написать и напечатать хотя бы за границей, тогда увидишь, что будет. Попробовал Солженицын…

– А я ещё раз повторяю: современная литература – кривое зеркало, искажающее настоящее положения вещей!

– Вся?

– Абсолютно!

– Это кого ты имеешь в виду?

– Да всех, кого ты мне назовёшь!

– Господа, не будем ссориться! Скажите лучше, что вы думаете по поводу «звёздной азбуки неба» Кедрова? Я прочёл по его совету есенинские «Ключи Марии» – впечатляет!

– И что тебя впечатлило?

– Да всё, Женя, всё. В отличие от тебя, я не привык болтаться на поверхности.

– Это ты на что намекаешь?

– Какой ты недогадливый!

– Ну что вы как маленькие?

– Господа, а как вам Джимбинов?

– «Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи»?

– Умный мужик, ничего не скажешь!

– А Смирнов?

– И Смирнов, и Лебедев, и Селёзнёв, и Ерёмин – не пустобрёхи точно.

– Это кого ты считаешь пустобрёхом?

– Да хотя бы Власенко. Не пустобрёх разве?

– О, ещё какой!

– А Кедров?

– Ну! Этот себе на уме! Слышали, чего вчера отмочил? «Воскресение» и «воскрешение», оказывается, два совершенно разных понятия.

– И всё-таки мне по душе его утверждение, что вся нынешняя литература – до Достоевского!

– Нашёл кого слушать!

– А вообще, старики, нам ужасно повезло. Чувствуете накал вселенной?

– Ещё скажи, с нас новая история начнётся.

– Я в этом даже не сомневаюсь.

– Мне тоже кажется, что мы доживём до революции.

– И что будет?

– Монархия.

– Не смеши!

– Христианский социализм будет, а не монархия!

– Ещё лучше!

– Почему?

– Ну скажи, зачем тебе социализм, да ещё христианский? Мало тебе простого, тебе ещё христианского вдобавок подавай?

– Две совершенно несовместимые идеи! Христианство абсолютно монархично. При едином Отце, какой может быть социализм?

– Да ещё все до одной власти – от Бога!

– Действительно неплохо устроились!

– Абсолютнейшая чепуха!

– И тем не менее это исторический факт!

– Вам что, делать больше нечего? Развели какую-то мутату!

– Господа, Златоуст – убеждённый атеист! Он у родной бабушки единственную икону разбил!

– А она его, поди, шанежками кормила!

– Причём тут икона? И потом, когда это было?

– Когда бы ни было, Женя, на том свете тебе всё припомнят.

– Плевать я на них хотел!

– Мужики, кончилось вино!

– И еда!

– Но есть ещё вода, старики! Ставим чай!

И ещё около часа толкли воду в ступе.

Уже засыпая, Павел твёрдо решил: ноги его в церкви больше не будет.

И, однако же, по возвращении домой, словно специально подбиваемый кем-то, в один из пожарных выходных потащился в ту самую церковь, где когда-то венчался Серёжка Кашадов.