Это игра

Так что проветривайте кожу лица от резинок своих масок. Если маски вообще ваши, а не одетые когда-то очень любящими вас людьми.

Или сжигайте маски, сжигайте к чертям!

Вернемся. Цель – прочувствовать себя в другой роли путем переодевания и попадания в общество, где коллективным устным договором приняты совсем иные нормы. В этом и игра. Пусть коллектив маленький, но есть много слуг – они исполняют роль весомую, так как дают своеобразный выхлоп замкнутому сообществу.

Вот насчет пола прислуги и велись споры. Одни говорили, что мужчины должны им прислуживать. Ведь игра игрой, а все же мужские тела красивее и приятнее. Другие говорили, что удовольствие от игры в данном случае важнее, и мужские тела у них есть дома! Посему ратовали за женщин.

Первые обвиняли вторых в лесбиянстве, вторые первых – в профанации и диверсии.

А еще велись споры по поводу… шляпок. Точнее, простите, шляп. Настоящих, мужских шляп. Как известно, этикет приписывает мужчинам снимать головные уборы в помещении. Посему первая группа ГЖГ считала, что шляпы, как и для всех других мужчин, нужно снимать. Они должны лежать рядом на столе, что являлось бы одним из главнейших символов игры перевоплощения.

Другая же группа считала, что само по себе ношение шляпы – вот наиважнейший атрибут игры. Не иначе. Какой прок от того, что шляпа будет просто лежать рядом? Это может быть просто шляпа, разве не бывает такого, что в обычной жизни, за пределами игры, рядом оказываются мужские головные уборы? Нет, сюда дамы из второй группы ходят играть! А посему и носить шляпу будут!

Тут, помимо этого, был еще один нюанс. Все дело в том, что воспитание этих женщин не позволяло идти наперекор общественным нормам. Сейчас те из ГЖГ, кто сидел в шляпах, чувствовали кайф от того, что нарушают предписания этикета. Разве не в этом суть игры?

.

.

.

Несмотря на то, что они пытались принять облик мужчин, их души все равно оставались в телах женских, и желали именно тела самцов, горячим поцелуем присасываясь к их плоти.

Но сосали все шесть дам разные жидкости. Каждая специализировалась на своей. Это было своеобразным козырем в общении с коллегами по клубу мафии. В общении этих шести и пересекались, смешивались секреции из тел их мужей, и была своя алхимия от этих химических пропорций.

Вот дочка мэра Берлименко. Вирджиния звать. Ну да, как же еще могут звать дочку мэра. Вирджиния любила мужчин. Очень. Она любила их тела, накаченные тем, чем природа её обделила. Но и славно, иначе стала бы она так любить первую из жидкостей, нами сегодня рассмотренных – сперму.

Комментарии тут не нужны. Они настолько излишни, что Я затыкаюсь, побитый розгами из веток вишни. Кстати, вы никогда не затыкались, тьфу, не замечали, что на японских картинах всегда красная вишня с черными веточками? То-то же.

.

.

.

Вот сестра священника, Вера. Сестра не любила сперму так сильно, как это делала Вирджиния. У неё был другой катализатор возбуждения. Когда-то, еще юной девицей (брат уже был в сане), она подслушала, как некий дедушка плакался священнику, что вел распутную и бестолковую жизнь.

Не важно, в чем именно это проявлялось. Не важен и ответ брата Веры. В тот день девушка увидела мужские слезы, и не на картинках, а очень даже вживую.

Слезы.

Вот услада Веры уже столько лет. Сколько слез пролили рядом с ней мужчины, лишь для того, что бы быть рядом. Сопли-вопли давали Вере понять, что мужчина этот – высоких моральных качеств, что он способен на чувства. А остальное – не так уж и важно. Лишь бы не такой сухой, как её брат и отец.

Говорят, что мужики не плачут. Бред! – считала Вера. Лучше бы плакали искренне, передавая чувства, чем были черствыми, как корки.

Что может быть лучше мужских слез? Только осознание того, что мужчина плачет. Это высшее, что могли делать мужчины, так рассуждала Вера. Это сближало их с Богом. Показывало их душу. Глаза для Веры были зеркалом души, единственной частью мозга, выходящей на поверхность. Слезы отделяли плоть от духа. Энергия, которая выделялась при этом, была для Веры как соль для аккумулятора.

Правда, у этой страсти оказалась и обратная сторона. Мужчины плакали не только, когда испытывали покаяние или переполнялись Духом. Когда-то Вера увидела, как молоденького парня жестоко избили. Вера была смелой женщиной. Те пять щенков, таких же по возрасту, как и тот, на земле, не напугали её. Она, волей божьей, заступилась за парня. Щенки не посмели ей ничего возразить, к тому же, видимо, уже достигли своей цели – все же, бедолага, побитый ими, плакал, харкал кровью, пускал слюни, и так далее. Но Вере были интересны только его слезы.

Слезы.

Это были другие слезы. Слезы боли. И Вера впервые испытала двоякое чувство. Христианская мораль не позволяла ей радоваться чужой боли. Но как же лился этот сладкий (пускай и соленый) поток из окровавленных глаз…

Парень выжил. Его забрали.

И Вера покинула ужасное место. Молиться побежала. И молилась, молилась искренне, со слезами. Вера в тот день выплакала больше, чем за всю жизнь, словно надеясь на то, что своими слезами смоет этот срамной грех, который она совершила. Вере понравилось, когда мальчик плакал.