Страница 46 из 94
-"Да она есть на свете, любовь-то, Безруков?" - Опять вмешался строгий голос, но не совесть, это Виктор понял, потому и отозвался:
-"Должна быть! Вот разведусь, и начну искать..."
-"Ну-ну! Ищи, ежели не опоздаешь", - ехидным голосом матери сказала сегодняшняя русалка с открытой грудью.
В паху возникло настолько неукротимое желание, что Виктор протянул руку, коснулся её тела.
-"Скажи, что хочешь найти, может, я подскажу?" - опять съехидничала русалка.
Он не ответил, занятый важным делом - трогал восхитительную грудь, оказавшуюся гладкой и прохладной. Рука скользнула вниз по девичьему животу, и Виктор проснулся от осознания, что физиология взяла свое:
-"Черт подери, как школьник стал, хоть мастурбируй для профилактики! Поллюции в тридцать четыре года! Скажи кому - засмеют. Нет, пора определяться с половой жизнью, Безруков! "
Скрипнула дверь, пропуская в солярий еще одного полуночника. Женская фигурка стала у перил, пуская дымок вверх. Его явно не заметила, что "не есть гут". Когда заметит, может начаться переполошный ор, профилактически просчитал худший вариант Виктор и начал со скрипом, неторопливо выбираться из угла.
На удивление, женщина даже не повернула голову. Заинтригованный, Безруков стал поодаль, тоже облокотившись на перила. Боковое зрение подводило, но он почти уверился, что это сегодняшняя русалка. Смотреть в упор не хотелось, а повод для разговора не находился. Молчание уплотнялось и напрягалось, пока не стало хрупким, как перемороженный лед.
-Не находите предлога? - звонко рассыпались осколки.
Виктор признался в робости, сказал, что предпочитает спать здесь. Осколки молчания таяли, становясь ручейком разговора. Она удивилась месту ночлега, он мотивировал прохладой - ручеек креп и набирал силу. В русалке не было кокетства, она говорила просто и вкусно:
-А я ночь слушала. Для вас она в какой тональности?
Вот спросила! У него с музыкой отношения простые, как у коровы с травой. Что близко к корням, то и воспринималось, скажем, народные песни "а-капелло", в исполнении хорошего хора. Его вкусы сформировали застолья, где шестеро сестер матери и три брата отца после самодельных пельменей и водки, на несколько голосов красиво пели исконно русское, раздольное.
Последыши "Битлов", истеричный визг под тяжелый рок, где хилые тонкорукие недоноски изображали из себя "крутых" парней, вызывал усмешку. А от современной эстрады, где приплясывали мартышки типа Джексона или Леонтьева - с души воротило! Шансон Джо Дассена, баритон Криса Ри, Камбурова, да умные песни бардов - вот, пожалуй, и все, что он слушал с удовольствием. Кантри и блюз годились для релаксации. Но названия тональностей? Это было вовсе не из его мира.
Безруков прислушался. Далеко лаяла собака. Шумел порт. Слабо попискивали сигналы автомобилей, неразборчиво бубнили голоса, и все это кружилось, как овощи в супе, в ровном гудении. Трансформаторная подстанция? Нет, скорее - море. Слишком мощно, а ведь не замечал раньше. Ну, конечно! Так ухо не воспринимает бытовые шумы при разговоре, а прослушивая диктофонную запись, поражаешься обилию посторонних звуков.
Виктор погудел, с закрытым ртом, чтобы больше походило на оригинал - получилось мычание.
- Ми-минор.
-"Надо же, как природа распорядилась - с музыкальным образованием, одаренная, высокая, красивая, и муж ей под стать. Счастливая пара, не чета мне!" - Привычная досада на собственную невезучесть и бесталанность больно полоснула по самолюбию, и Безруков спросил, чтобы не молчать:
-А где ваш спутник?
Русалка развернулась, не сказав ни слова. Виктор глядел вслед и понимал, что извиняться или спрашивать, что случилось - не следует. Сам разбил хрупкое очарование беседы ненужным вопросом. Нелепо и пошло, как утром ее муж разрушил чудо - прикрывая красоту ладонями.
"Дурак ты, Безруков!"
-
Глава четвертая
Валентин.
Чирков похоронил тестя. Последний союзник скончался тихо и спокойно, дождавшись тепла, чтобы не создавать проблем с рытьем могилы. Теща, оставшись одна, вдруг помягчела к зятю. Изрядно выпив на поминках, разрыдалась и с воем причитала, поминая мужа теплыми словами. Лену, пытавшуюся успокоить, теща выгнала, а Валентину пожаловалась:
-Дура я была неразумная, а он меня любил сильно и вразумлять не стал в свое время. Сколько я ему крови перепортила, в могилу загнала раньше времени, а он хоть бы слово против сказал. Все молчал, да молчал!
-Да ладно вам, мама, себя терзать! - Чирков понимал, каково овдовевшей старухе.
-Ты, зятек, на меня, дуру старую, не сердись. Я же не со зла, а по привычке на тебя гавкаю. Ведь ты единственный, который мне отпор дал. Мне так никто не насмеливался, вот я и бесилась...
-Да что вы, мама,- Валентину стало не по себе.
Он, действительно, не давал теще спуску с той памятной стычки. Они собачились каждый день. Как ни странно, но Лена с тех пор завела поваренную книгу, стала выписывать рецепты и пища начала приобретать вкус.
-Нет, зятек, не держи на меня зла. Я добра дочке хочу, да забыла, кто в доме хозяин. Не приймак ты, а глава семьи, запомни это.
Отношения нормализовались. Иногда они цапались по пустякам, но это было похоже на физзарядку для поддержания формы, нежели на прежние бои. Машину тестя, "Ниву" с небольшим пробегом, теща отдала Чиркову.
Вопреки ожиданиям, Валентину смерть тестя дорогу к докторской не осложнила, благо тема спецпереселенцев была неисчерпаемой. Лена уже шла к профессорскому званию. Машка подрастала, меняясь в худшую сторону, становясь копией заучки-мамы. Валя почти утратил с ней контакт, обходясь минимумом вопросов о школе и спортивной секции. И с женой говорить было не о чем. Некомфортно и все скучнее становилось в доме, где никто его не напрягал, не заставлял, не требовал чего-то. Он порой сам предлагал с услуги перевозчика, чтобы доставить жену до работы, дочь до бассейна, тещу - до поликлиники.