Нулевой километр

– Ты завтра уедешь, да? – или вздрагивать, когда младшая сестра, цепляет тебе на волосы корявый аксессуар, которой к вечеру завянет и окончательно развалится?

Киваю. Знаю, что в этот раз не бегу в неизвестность, что мне есть куда возвращаться, но цепкие руки Богдана, обвившие мою шею, и доверчивый огонек во взгляде Айгуль, не оставляют поводов для сомнений, что и в этот раз мне придется несладко. Она не будет реветь, мама не станет подгонять меня поторопиться и Ярик вряд ли посмеется, наблюдая за тем, как я тяну время, делая вид, что ищу свои тапки в обувной тумбе. Все пройдет тихо, и разве что Жора отвесит скабрёзную шуточку, а вот внутри что-то надорвется…

– Мне понравилось с тобой жить, – боже, уже сейчас она тянет маленькими пальчиками невидимые струны моей души. Этим признанием, робкой улыбкой, и надеждой, которая без труда читается в голосе:

– Ты к нам еще приедешь?

– Да? И привезешь мне лазерный меч, чтобы я мог отбиваться от инопланетянинов ( знаю, что  такого слова нет, но все-таки ребенку шесть лет )? – встревает Артур, уже изрядно вспотевший от своих стараний.

– Глупый, их не существует! – вот и Ленка забрасывает за спину тугую косу…

– Ты врешь! Есть они, просто людям не показываются…

– Ага, может тебе и тарелку летающую подарить?

– Дура!

Спорят… А я молчу, пряча лицо на груди младшего брата:

– Люля, – берет меня за щеки и смачно целует в уголок губ, даже не подозревая, что за эти две недели меня впервые пугает мысль о неминуемом расставании. И горло дерет, от необходимости оставить вопрос сестры без ответа. Потому что прямо сейчас понимаю – я и сама не знаю.

Глава 39

Сегодня такая тихая ночь, что Бирюков наверняка слышит каждую мысль, звучащую в моей голове. Безветренно. Никаких стуков веток в стекло, шелеста листвы, и скрипа болтающейся на ржавых петлях двери соседнего подъезда. Только звезды на сером небе, духота и всеми любимая тишина, которой мне стоило бы порадоваться. Все-таки целый день в компании шумной ребятни… а в ушах не звенит.

– Во сколько завтра твою маму выписывают?

– Не раньше одиннадцати, – отзываюсь и откладываю в сторону маникюрные ножницы, предварительно отрезав болтающиеся концы белой нити. Надеюсь, сработает.

– Первый раз вижу, чтобы венок нитками перевязывали. Это я так отстал от жизни или ты изобрела новый способ? – Максим стоит у меня за спиной и задумчиво почесывает висок. В одних лишь спортивках, с поблескивающими каплями воды на груди и мокрыми волосами, что настойчиво падают на лоб, не желая занимать своего места на макушке. Мне стоит его запомнить, верно? Или лучше забыть, чтобы не пришлось скрывать досады от вида обнаженного Тихомирова, который никогда не станет для меня таким же желанным, даже если усыпит кровать крупными купюрами и уляжется прямо на них.

– Ни то и ни другое. Просто не хочу, чтобы он рассыпался.

– Переплести не пробовала? – бровь его ползет вверх, а уголки моих губ опускаются, стирая с лица и без того вымученную улыбку. Ведь как объяснить? Не скажешь же, что тогда это будет совсем не то, что-то совсем далекое от корявенького подарка младшей сестры. А так каждый стебелек на своем месте, каждый бутон болтается именно там, где и задумывала Айгуль. И пускай глупо, и швейная нить бросается в глаза, зато какая-никакая, а память.

Встаю, аккуратно убираю цветы в коробку из-под конфет и, бережно погладив картонную крышку, все-таки поворачиваюсь к своему любовнику. Нет, не так – к мужчине, которого уже завтра рискую потерять навсегда, как и этих детей, надоедливого кота, что просидел со мной рядом весь вечер и дважды покушался отгрызть головку одуванчика от композиции… Как и саму себя, ведь цельной я уже никогда не буду – поняла это, ерзая от переживаний на переднем сидении оплаченного натурой авто, когда разглядывала теснящихся сзади родственников.

– Собрал вещи? – интересуюсь, и стоит ему кивнуть, без лишних слов дарю Бирюкову свой поцелуй. Или ворую, сейчас меня это мало заботит. Лишь бы не говорить о том, что мы предпримем завтра: не хочу омрачать и без того печальный вечер разочарованием, что любому курортному роману рано или поздно приходит конец, или страхом, что за эту тягу нам обоим придется заплатить. Уж лучше так, в неведении…

– Подожди, – произносит Максим как-то смазано, ведь избавиться от моих жадных губ ему все-таки не удается, и порывается ответить на звонок мобильного, который я нагло вырываю из его пальцев. Отключаю, не глядя, и так зная, что разыскивает его Тихомиров, озаботившийся тем, что любимая игрушка не выходит на связь, и толкаю на диван, чей скрип меня сейчас мало заботит. Так даже лучше. Пусть режет тишину своим лязгом, а я буду слушать и убеждаться, что все происходящее с нами не выдумка. Что я действительно его хочу, а он и впрямь удерживает ладони на моей талии.

Стягиваю простенькую майку со своего тела и отбрасываю в сторону, представая перед брюнетом во всей своей природной красе – если все закончится именно сегодня, пусть запомнит меня такой. Без кружевного белья, кожи, пропахшей элитным парфюмом, без грамма косметики на щеках. Простой Юлей Щербаковой, внезапно открывшей в себе способность любить не за бумажки.

– Молчи, ладно? – накрываю его приоткрывшиеся губы указательным пальцем и, усевшись сверху, веду взглядом по рельефному животу, чувствуя, как его мышцы сокращаются под моими ладонями. Все не так, как с Русланом, и, может быть, люди правы – все эти богатства, дома, меха лишь мишура? И если уж продаваться, то за мелодию чужого сердца, что пускает электрические разряды по венам? Кто знает…

***

Максим

За ее спиной горит старенький абажур, сил которому хватает только на то, чтобы подсветить тот самый комод, что несколько дней назад стал соучастником нашего исступления. Мрак кругом, а мне кажется, я ослепну от огня, что полыхает в глазах Щербаковой. И от этих искр, отскакивающих от моей кожи, едва девушка принимается целовать каждый не прикрытый одеждой участок. Шея, грудь, живот, что напрягается от неожиданных ласк ее языка и теперь больше похож на доску для стирки.

Если сегодня она задумала меня убить – она на правильном пути. Смотрит многозначительно, в недовольстве сведя брови на переносице, и расслабляется только тогда, когда я приподнимаю бедра, позволяя спустить ниже и эти спортивки, и боксеры, что теперь словно прочные цепи обвивают лодыжки, сковывая движения.

– Я поведу, – и словно добавляет одними глазами: «На прощание». Или это какая-то женская уловка, чтобы окончательно забраться под мою кожу? Глупо, она уже внутри. Сидит, свернувшись клубочком где-то под ребрами, как домашняя кошка, готовая вгрызться зубами в любого, кто посягнет на ее лежанку.

Не знаю почему, но именно сейчас я впервые задумываюсь над тем, была ли она когда-то такой с Тихомировым? Вела ли ноготком по его прессу, свободной рукой сминая собственную грудь, что сейчас прикрывает лишь полумрак. Закусывала ли губу, прежде, чем оставить в покое многострадальные мышцы его живота и обхватить пальцами тугую плоть у самого основания? Смотрела ли так, как на меня, словно сейчас весь ее мир заперт в этой комнате, и ей некуда торопиться? К черту… Даже рычу, то ли от ревности, то ли от неистового желания, ощутить на себе ее горячее дыхание, и уже тянусь к тонкой шее, но хватаю пальцами пустоту.

– Полегче, – отодвигается и выбивает воздух из легких, уже пробуя меня на вкус. Неспешно. Словно я блюдо, которое она заказала впервые. На свой страх и риск, не имея ни малейшего представления, стоит ли жадно черпать его ложкой. Ведет кончиком языка по чувствительной коже и успевает принять решение раньше, чем я наполняю грудь кислородом. Обхватывает меня губами, и от жара и влаги ее рта мне начинает казаться, что стены приходят в движение. Скачут, подстраиваясь под заданный женщиной ритм: то вверх, то вниз, то застывают на месте, позволяя дирижёру решить, какая композиция будет следующей. Медленная. Словно единственная цель Щербаковой растянуть эту ночь и скрутить в знак бесконечности, что одним концом обовьет ее хрупкую фигуру, а другим, опишет круг вокруг моей шеи. Чтобы не дергался и позволял делать с собой, все, что придет ей на ум.