Страница 44 из 79
– Нет, - отвечаю и отворачиваюсь вовсе не из-за того, что меня задели ее слова: свет фар, остановившегося во дворе автомобиля совсем некстати снимает темную завесу с декольте ее трикотажной майки.
– И что? Даже не спросишь, как я докатилась до такой жизни? – слышу, как под ней поскрипывают пружины и с благодарностью выдыхаю, ведь ей хватило ума увеличить расстояние между нами. Впрочем, она вряд ли подозревает, какие мысли крутятся в моей голове с той самой минуты, когда она впервые меня коснулась. Бездумно, совсем неосознанно, но уж очень многообещающе.
– Нет, мне и так все ясно.
Признаюсь и не свожу глаз с комода, где прямо сейчас рыжий прусак, чье тело отдаем золотом в тусклом свете звезд, выписывает круги по исцарапанному, решая, что приглянулось ему больше: ваза с искусственными ромашками или флакон дорогих Юлиных духов…
***
Я просыпаюсь внезапно: резко, словно и не спал вовсе, открываю веки, мгновенно находя причину своего столь раннего пробуждения – Юля. Лежит, отбросив в сторону плед, и задумчиво изучает тату на моем плече, теребя тонкими пальцами завязку своих пижамных штанов. Минутой ранее, она смотрела на мое лицо. Знаю, ведь кожу до сих пор покалывает от ее взора, словно вслед за янтарными глазами ее касалась женская ладонь…
– Чего не спишь? – голос хрипит ото сна, и от неожиданности Щербакова вздрагивает, мгновенно покрываясь румянцем. Словно слышит его впервые и теперь силится понять, кто же застал ее за этим странным занятием?
– Жора разбудил, – произносит, тут же отворачиваясь к окну, и устало массирует висок, то и дело ныряя пальцами в свои растрепанные волосы. Мягкие. Наверняка мягкие, с запутавшимися в них первыми лучами солнца: слабыми, но даже их теплого света хватает, чтобы заставить пряди заиграть переливами.
Приподнимаюсь со своего неудобного лежака, от которого все тело сковало напряжение, и, разминая затекшую шею, тянусь к наручным часам, что бросил на рваное кресло – пять утра. Пение птиц еще еле различимо, а моя начальница, что раньше двенадцати не встает, уже мается на постели, не в силах побороть бессонницу.
– Максим, – замираю, так и не успев подняться с пола, когда она тихо задает мне вопрос:
– Ты думаешь, что я сплю с Тихомировым от безысходности?
Наверное… Впрочем, кто знает, что творится в ее голове? Ведь за маской бездушной стервы, как показала практика, скрывается живой человек, что, как и простые смертные, умеет сострадать, сопереживать и любить.
– А какая разница, что я думаю?
Я водитель. Не священник или психотерапевт, что поможет ей в себе разобраться.
– Большая, – произносит торопливо, проводя языком по пересохшим губам, и, привстав на локте, взбивает подушку. – Мы вроде как живем вместе…
– Временно. И через неделю об этом даже не вспомним…
Что вряд ли. Потому что что-то меняется внутри, что-то нависло над головами, отбрасывая зловещую тень на нашу странную пару.
– Я буду помнить всегда, – признается полушепотом и насильно заставляет себя не отводить взгляда. Ее щеки идут красными пятнами, но упорства девчонке не занимать: разверзнись сейчас земля, она все равно не опустит головы.
– Я хотела сказать, что всегда буду помнить о том, что ты для меня сделал. Потому что ты не так плох, Бирюков, как мне показалось в начале.
– Взаимно. Только друзьями нас это не делает, – отыскиваю в сумке спортивный костюм, желая хотя бы немного отвлечься от происходящего, проветрить затуманенный мозг и избавить легкие от аромата ягод, что наверняка въелся в каждую клетку.
– А мне казалось, что мы сумели поладить, – бросает мне вслед, одновременно со щелчком дверного замка. – Можешь отрицать сколько угодно, но я тебе ни за что не поверю. Так что да, Максим. Твое мнение для меня важно: в моей жизни не так много людей, кто знает хотя бы половину из того, что ты успел увидеть. И от мысли, что ты заблуждаешься на мой счет, мне становится не по себе.
– Заблуждаюсь? – гляжу себе под ноги, не оборачиваясь на шорох за своей спиной, и прохожусь пятерней по взлохмаченной прическе.
– Конечно. Будь мои родители академиками, я бы все равно не отказала Руслану. Ему или кому-то еще, кто сумел бы обеспечить мне достойную жизнь. Не потому, что я отчаянно нуждалась в деньгах, а потому что это единственное, что я действительно люблю. И чем их больше, тем счастливее я себя ощущаю.
Стоит у окна, теребя посеревшую занавеску, и, повернув голову, с горькой усмешкой интересуется.
– Теперь тебе больше не хочется меня пожалеть?
Хочется. Отчаянно. Но если ей легче жить в этом обмане – вперед.
– Я на пробежку, – оставляю ее вопрос без ответа и тихо прикрываю дверь, все еще видя перед собой ее силуэт в простеньком хлопке, подсвеченный неспешно разгорающимся солнцем.
Глава 27
Юля
Мне неловко. Впервые на своей памяти неуверенно мнусь у плиты, никак не решаясь накормить своего гостя. Оттягиваю пониже ворот рубашки, наивно веря, что это поможет, и долгожданная прохлада прогонит прочь необъяснимый жар, что разгорается где-то внутри, едва мой сосед по комнате переступает порог кухни, привычно устраиваясь на тёмно-коричневом табурете. Уверена, он выбрал его неспроста, ведь это единственный стул, что не скрипит, стоит на него опуститься.
Нужно завязывать с нашими разговорами, нужно строго-настрого запретить себе разглядывать его спящим, нужно перестать вспоминать его спортивную майку, что липла к телу после часовой тренировки, не оставляя места для фантазий.
До чего я, вообще, докатилась? Восхищаюсь каким-то… Боже! Шофером! В то время как он с удовольствием бы всплакнул, сочувствуя моей судьбе, не будь наше общество так нетерпимо к мужским слезам!
– Овсянка, – немного резко, с характерным стуком, ставлю тарелку с кашей, в которой плавает подтаявший кусочек сливочного масла, перед Бирюковым, и вновь возвращаюсь к раковине, доверху забитой перепачканной посудой.
Мне есть чем заняться, верно? Полный дом детей и гора мусора, мысль о котором повергает в уныние.
За три года я от этого все же отвыкла: от ударов ложек о керамику до сих пор звенит в ушах, горло дерет от крика, ведь выиграть в споре с Артуром, требующим на завтрак шоколадный батончик, иначе нельзя, а в кожу рук прочно въелся запах чистящего средства, что я наношу на губку, зараз тратя едва ли не половину бутылки.
Раньше так начинался каждый мой день, и если быть честной, сейчас мне с трудом верится, что к вечеру у меня оставались силы на свидания – всего час на ногах, а единственное, о чем я мечтаю, мой верный скрипучий диван.
– Как пробежка? – убавляю напор и принимаюсь обильно намыливать чашки, через плечо поглядывая на Максима. Сидит, уставившись в свой смартфон, и неспешно потягивает кофе, словно не замечая ни меня, слегка покрасневшей от труда, ни пристального взгляда моего отчима. Я бы сказала немного завистливого, ведь он бы от плотного завтрака не отказался…
– Нормально. Жаль, что у вас в городе нет парка…
– Почему же? – осмелевший Жора вклинивается в разговор, ради такого дела оставляя в покое лет пять назад замолкший радиоприемник. Важно подбирается, устраивает локти на столе, и деловито признается:
– Есть.
Сегодня Голубев трезвый. Явление редкое, ведь насколько я помню, отдохнуть своему организму от алкоголя он почти никогда дает: новый день приветствует зажатым в руках бокалом темного пива, а провожает хрустальной рюмкой, по ободку украшенной золотистой каймой.
– Есть. Только от дома далековато. Что же ты, Юля, жениху экскурсию не устроишь? У нас тут не Столица, но достопримечательности все же имеются… Школу ему покажи, Дом Культуры…
– Как мило, – улыбаюсь своему заботливому отчиму, и, обтерев руки вафельным полотенцем, принимаюсь нарезать хлеб. – Осталось еще пригласить его на рыбалку и расспросить о семье, и звание отца года у тебя в кармане. Нужен сыр?
Не знаю, зачем я спрашиваю, ведь Бирюков словно и не слышит нас вовсе, с серьезным видом что-то выискивая на просторах интернета. Хмурится, а мне так и хочется разгладить пальцем глубокую складку на его лбу… Боже! Что за странные мысли? Вздыхаю, закатывая глаза на довольную Жорину ухмылку, что, приподняв бровь, откидывается на стуле, и все-таки накрываю кусочек батона ломтиком Гауды. Ярослав, вон, кашу только так и ест, с бутербродом вприкуску… Впрочем, может быть, он жирком запасается?