Нулевой километр

– Ничего ты не понимаешь, Максим! Зеленый совсем: вам бы курорты подавай, – Леня по-хозяйски шарит под лавкой и, откопав пыльную банку, ставит ее перед нами. – Вместо пепельницы, а то теща меня убьет, если хоть один окурок после нас останется.

– Вот еще! Говоришь так, словно моя мать мегера, – Карина, перевесившись через окно, легонько отвешивает ему подзатыльник и, скрипнув половицами, уже ступает босыми ногами на землю. Красивая, и не скажешь, что пятый десяток в этом году разменяла. Скачет на носочках, улыбаясь, как девчонка, и взгляд моего товарища мгновенно теплеет. – Ругается она вовсе не из-за бычков, а из-за того, что дымишь ты как паровоз! Сил моих уже нет бороться, сам травишься, еще и молодежь своим дурным примером заражаешь.

И не поспоришь ведь. За этот вечер, что провел в компании семейства Костровых, я приговорил половину пачки – во рту сухо, словно это не я только что опрокинул кружку компота, а внутри тошно, и от никотина, и от жизни, что в последнее время совсем не радует. От работы, что больше не приносит мне удовольствия, от графика, в котором нет никакой стабильности и от одиночества, что после парочки рюмок горячительного ощущается особенно остро. И я сейчас вовсе не о женщинах, о семье, что я, кажется, увижу нескоро.

– Как твоя мама? – словно прочитав мои мысли, обращается ко мне хозяйка небольшого домика с синими ставнями.

– По-старому. Врачи дают год, не больше.

Когда-то я ее ненавидел. Так люто презирал, всей своей детской душой противясь встречам, что неминуемо настигали меня по субботам – она садилась в автобус и три часа тряслась по разбитым дорогам ради нескольких часов рядом с сыном - что все больше молчал, упрямо воротя нос от привезенных подарков. Помню, как она плакала, прижимая к груди кулачок с зажатым в пальцах платком, а я просто пялился в стену, словно и нет никого в комнате, что незадолго до ее ухода из семьи отремонтировали, поставив в угол детскую кроватку с розовым балдахином. Ненавидел, а теперь дико корю себя за то время, что отобрал у самого себя…

– Наладится все, Максим. Тихомиров человек отходчивый, и если помощь пообещал – слово сдержит, – а это уже Костров касается моего плеча, даже не поморщившись от крепкой настойки, что готовит его тесть. – Главное, не дури, и все пройдет как по маслу – и денег подзаработаешь, и мать на ноги поставишь. А там и до начальника охраны недалеко. Не так уж и близок он со своей племянницей, чтобы крест на тебе ставить, ты ведь у него в любимчиках. Наказывает скорее для проформы, чтоб в следующий раз на его женщину не позарился.

А вот это вряд ли. Вспоминаю Юлию Константинову, что пару часов назад в полнейшем безмолвии мчал по Москве, и руки сами собой сжимаются в кулаки. Кто угодно, но ни эта змея, что своими глазами наверняка просверлила дыру в моем затылке. Того и гляди, вооружится десертной ложечкой и выковыряет мой мозг, в конечном итоге бросив в канаву мое бездыханное тело. Таких не любят, ведь отдачи ждать придется долго, а вечности в моем запасе нет.

– Чего мы все о грустном? – Ленька встает, резво ударяя своими лапищами по полным бедрам, что вот-вот оголятся, ведь узел простыми на его плече грозится в любую секунду развязаться. – Айда купаться! Сейчас мужиков позову и в пруд! Только футболку на берегу снимай! Моя Люська и так с тебя глаз не сводит.

– Папа!

– Что папа? Иди математику учи! Девятый класс на носу, а в дневнике одни тройки! И шорты эти, чтобы я больше на тебе не видел: нечего на всю округу коленки светить!

Вот она идеальная семья: ругаются беззлобно, подтрунивают друг над другом только лишь для того, чтобы вместе заливисто посмеяться над самой удачной шуткой, выходные проводят на даче, пусть и предпочли бы каждый заняться своими делами. Петрович бы с удовольствием закрылся в гараже наедине со своим новеньким Рено, Карина обложилась бы книгами по психологии, направив все силы на сбор интересных статей, которыми в сентябре поделилась бы со своими студентами, а Люда… А черт его знает, чем занимаются девчонки в четырнадцать… Я с сестрой не жил, и ведать не ведаю, как она проводила свои свободные вечера.

– Ты папку не слушай, – стоит мне выбраться на берег, точная копия своей матери протягивает мне махровое полотенце, намеренно прячась от шумной компании разгоряченных мужчин за высокими кустами. – Вовсе я в тебя не влюбилась. Старый ты уже, да еще и бабник.

Двадцать девять, а меня уже в пенсионеры записали! Впрочем, передо мной ребенок, может и к лучшему, что разница в пятнадцать лет кажется ей непреодолимой пропастью.

– Это кто это тебе такое сказал?

– Папа. Слышала, как он с мамой обсуждал, что все проблемы в твоей жизни из-за того, что ты мимо короткой юбки пройти не можешь.

Деловито поправляет указательным пальцем солнечные очки и, тряхнув короткими волосами, добавляет:

– И у меня, вообще, парень есть. Димка Нагорный с параллельного класса. Мы с ним и в кино уже ходили. На последний ряд.

– Прямо-таки на последний? А Ленька в курсе?

– Нет. И ты не говори. Мы с мамой в секрете держим, уж больно он у нас вспыльчивый. А у Нагорного брат в полиции работает. Не дай Бог, посадит.

Я смеюсь, хоть какая-то часть меня все-таки не отрицает возможности, что Петрович схватится за охотничье ружье, если узнает про дочкиного жениха, а Люська продолжает разглядывать татуировку на моем плече.

– Я себе тоже набью. На лодыжке. Как только восемнадцать исполнится.

Какие еще сюрпризы она для своего родителя приготовила?

– И сразу в загс, да? С Данькой Нагорным.

– С Димой, – обиженно надувает губы, тронутые бесцветным блеском и садится рядом на горячий песок, поглядывая на моих сослуживцев. – И глупости это. Какая свадьба в восемнадцать? Лет в тридцать, не раньше. Когда институт закончу, на работу выйду и квартиру куплю. Не с родителями же мне жить.

Не знаю почему, но слушая школьницу, невольно вспоминаю Щербакову. Интересно, ей, вообще, такие мысли в голову приходили? Видела ли она, каким восторгом могут загораться глаза, стоит человеку только представить, что совсем скоро он обретет независимость и сможет с гордостью трясти перед чьим-то носом дипломом? Что есть другая жизнь, где свое тело ты отдаешь тому, в чьем взгляде читаешь любовь? Что ждешь ты по вечерам не престарелого бизнесмена, лишь на пару часов заглянувшего на огонек, а мужчину, с которым утром усядешься за один стол, щедро поливая блины на его тарелке кленовым сиропом? Жизнь, в которой соседи не бросают тебе в спину камни, а непременно здороваются, и стоит тебе скрыться за углом, принимаются восхвалять тебя, веря, что современное поколение еще не потеряно?

Бред какой, чего, вообще, я переживаю за ее душу? Будем честными, в аду, где ей наверняка уготовано место, я подбрасывал бы углей в костер, чтобы ее сковородка хорошенько прогрелась…

– Это койот?

– Волк, – разворачиваюсь, позволяя девчонке разглядеть рисунок на моем плече, и уже отыскиваю глазами в куче барахла свою футболку. Все-таки одеться не помешает. Ни к чему портить жизнь этому Димке, который со своими прыщами и легким пушком над верхней губой наверняка проигрывает мне по всем фронтам.

Глава 10

Юля

Прощаясь с прошлой жизнью, главное, не позволять чувствам брать верх над холодным рассудком. Я справилась с этим виртуозно: без лишних слез избавилась от совместных фото на своем мобильном, сожгла чертову майку, производитель которой вряд ли догадывался, какую роль кусок дешевой материи сыграл в моей судьбе, и сменила номер, лишь одному человеку сообщив заветные цифры.

– Я скучаю, Юль, – тоскливо вздыхает Соколова, подруга детства, с которой мы покорили не одно дерево. Забирались на самый верх, без зазрения совести ломая ветки под своими ногами, и до отвала объедались черемухой, заливисто хохоча, когда терпкая ягода окрашивала языки в синий цвет. Она знает меня как никто и никогда не пытается судить: жалеет, любит – неважно, чтобы я не совершила, осуждения в ее взгляде мне видать.