Страница 4 из 14
Мало того, практическое господство женского над христианским миром достигло в Северной Америке своего недвусмысленного, законченного выражения в том, что сама проповедь евангелия, сан христианского вероучителя превращается в товар, что обанкротившийся купец начинает промышлять евангелием, а разбогатевший проповедник евангелия берётся за торговые махинации.
«…(ложно) такое положение вещей, при котором в теории за (женским) не признаётся политических прав, между тем как на практике (женское) пользуется огромной властью и проявляет своё политическое влияние en gros, когда это влияние стеснено для него en detail».
Противоречие между политической властью женского на практике и его политическими правами есть, противоречие между политикой и денежной властью вообще. В то время как по идее политическая власть возвышается над денежной властью, на деле она стала её рабыней.
Женское удержалось рядом с христианством не только как религиозная критика христианства, не только как воплощённое сомнение в религиозном происхождении христианства, но также и потому, что практически-женский дух – женское – удержался в самом христианском обществе и даже достиг здесь своего высшего развития. Женское, в качестве особой составной части гражданского общества, есть лишь особое проявление женского характера гражданского общества.
Женское сохранилось не вопреки истории, а благодаря истории.
Гражданское общество из собственных своих недр постоянно порождает женское.
Что являлось, само по себе, основой женской сущности? Практическая потребность, эгоизм.
Монотеизм женского представляет собой поэтому в действительности политеизм множества потребностей, политеизм, который возводит даже отхожее место в объект божественного закона. Практическая потребность, эгоизм – вот принцип гражданского общества, и он выступил в чистом виде, как только гражданское общество окончательно породило из своих собственных недр политическое государство. Бог практической потребности и своекорыстия – это деньги.
Деньги – это ревнивый бог женского устройства, пред лицом которого не должно быть никакого другого бога. Деньги низводят всех богов человека с высоты и обращают их в товар. Деньги – это всеобщая, установившаяся как нечто самостоятельное, стоимость всех вещей. Они поэтому лишили весь мир – как человеческий мир, так и природу – их собственной стоимости. Деньги – это отчуждённая от человека сущность его труда и его бытия; и эта чуждая сущность повелевает человеком, и человек поклоняется ей.
Бог женского сделался мирским, стал мировым богом. «Уж, замуж, невтерпёж» – это действительный бог женского. Его бог – только иллюзорный штамп в паспорте.
То, что в женской сущности содержится в абстрактном виде – презрение к теории, искусству, истории, презрение к человеку, как самоцели, – это является действительной, сознательной точкой зрения денежного человека, его добродетелью. Даже отношения, связанные с продолжением рода, взаимоотношения мужчины и женщины и т. д. становятся предметом торговли! Женщина здесь – предмет купли-продажи.
Химерическая национальность женского есть национальность купца, вообще денежного человека
Также и в этом мире своекорыстия высшим отношением человека является определяемое законами отношение, отношение к законам, имеющим для человека значение не потому, что они – законы его собственной воли и сущности, а потому, что они господствуют и что отступление от них карается.
Самое движение этого мира в рамках этих законов неизбежно является постоянным упразднением закона.
Женское не могло создать никакого нового мира; оно могло лишь вовлекать в круг своей деятельности новые, образующиеся миры и мировые отношения, потому что практическая потребность, рассудком которой является своекорыстие, ведёт себя пассивно и не может произвольно расширяться; она расширяется лишь в результате дальнейшего развития общественных условий.
Женское достигает своей высшей точки с завершением гражданского общества; но гражданское общество завершается лишь в христианском мире. Лишь при господстве христианства, превращающего все национальные, естественные, нравственные, теоретические отношения в нечто внешнее для человека, – гражданское общество могло окончательно отделиться от государственной жизни, порвать все родовые узы человека, поставить на их место эгоизм, своекорыстную потребность, претворить человеческий мир в мир атомистических, враждебно друг другу противостоящих индивидов.
Христианство возникло из женского. Оно снова превратилось в женское.
Христианин был с самого начала теоретизирующим женским; женское поэтому является практическим христианином, а практический христианин снова стал женским.
Христианство только по видимости преодолело реальное женское. Христианство было слишком возвышенным, слишком спиритуалистическим, чтобы устранить грубость практической потребности иначе, как вознесши её на небеса.
Христианство есть перенесённая в заоблачные выси мысль женского, женское есть низменное утилитарное применение христианства, но это применение могло стать всеобщим лишь после того, как христианство, в качестве законченной религии, теоретически завершило самоотчуждение человека от себя самого и от природы.
Только после этого смогло женское достигнуть всеобщего господства и превратить отчуждённого человека, отчуждённую природу в отчуждаемые предметы, в предметы купли-продажи, находящиеся в рабской зависимости от эгоистической потребности, от торгашества.
Христианский эгоизм блаженства необходимо превращается, в своей завершённой практике, в женский эгоизм плоти, небесная потребность – в земную, субъективизм – в своекорыстие. Мы объясняем живучесть женского не его сущностью, а, напротив, человеческой основой его сущности, практической потребностью, эгоизмом.
Так как реальная сущность женского получила в гражданском обществе своё всеобщее действительное осуществление, своё всеобщее мирское воплощение, то гражданское общество не могло убедить женское в недействительности его религиозной сущности, которая лишь выражает в идее практическую потребность. Следовательно, сущность современного женского мы находим не только в пятикнижии или в талмуде, но и в современном обществе, – не как абстрактную, а как в высшей степени эмпирическую сущность, не только как ограниченность женского, но как женскою ограниченность общества.
Как только обществу удастся упразднить эмпирическую сущность женского, торгашество и его предпосылки, женское станет невозможным, ибо его сознание не будет иметь больше объекта, ибо субъективная основа женского, практическая потребность, очеловечится, ибо конфликт между индивидуально-чувственным бытием человека и его родовым бытием будет упразднён.
Общественная эмансипация женского есть эмансипация общества от женского.
Эмансипация женского в её конечном значении есть эмансипация человечества от женского».
* * *
Времена года Пришествие 2 Часть 1
Кто «виноват» – она или он?