Страница 7 из 46
Сторож только-только открывал ворота, но стайка посетителей уже давно ждала приветственного звона замка: нагруженные лампадами и свечами, едой для кошек и тряпками для полировки мрамора они разбрелись по кладбищу, ища компании давно почивших друзей и родственников. Или компании кошек. На Ольшанском их всегда ошеломительно много: то тут, то там из-под прядей плюща или кованой скамейки на тебя щурится пара настороженных глаз, а чаще всего и не одна. В Праге невозможно увидеть бездомное, брошенное животное, но на кладбище их тьма. Наверно потому, что здесь они не бездомны и не брошены: у них есть компания, есть дома (не все склепы закрыты на замки), их кормят сердобольные посетители и сторожа.
В Праге Ольшанское кладбище являет собой что-то вроде парка. Здесь могут играть дети из соседних домов, мамы, толкая впереди себя коляски, слушают музыку в наушниках или листают книги. Иногда можно увидеть и любителей пикников и даже загорающих, расстеливших покрывала на небольших лужайках между секторами кладбища. Но это летом. Осенью кладбище выглядит неуютно, ему недостаёт света, и кажется, что в тумане, сгустившемся в кронах каштанов и клёнов, виднеется смутное, едва различимое движение, которое заставляет ускорять шаг и оглядываться.
Вот и Матей шёл по широкой дорожке, идущей от ворот, и ощущал взгляд зелёных глаз с вытянутыми зрачками, в мутном сером молоке они чуть поблёскивали, подобно каплям росы. Впрочем, Ольшанское кладбище не пустует никогда, даже его старинная, полузаброшенная часть: чёрные дрозды устраивают забеги между надгробий, сойки перелетают с дерева на дерево, изредка присаживаясь на голову Христу или ангелу. Матей приблизился к ряду склепов в самой отдалённой части кладбища. Там почти не было ухоженных, облагороженных усыпальниц, немилосердное время вкупе с человеческим забытьём постаралось на славу: двери болтались на поломанных петлях, а то и вовсе отсутствовали, внутреннее убранство осквернено мародёрами или сектантами. Выбрав склеп подальше от тропы, который не просматривался сквозь уже подоблетевшую поросль, Матей пробрался внутрь: отвалившаяся створка пустила его внутрь хранящего чьи-то останки чрева. Пахнуло сыростью и пылью, готические розетки под потолком, давным-давно потерявшие цветные стёкла, дарили мало света. Посреди пола усыпальницы зияла дыра: крышка гроба доверчиво являла миру выпуклый крест на своей деревянной спине. Кому понадобилось снимать крышку люка и любоваться гробом, Матей не знал, но узкое пространство между гробом и каменными стенками погреба упокоило не только Марию-Луизу ( Матей прочёл имя на каменной табличке в ногах усопшей), но и запчасти телефона.
Матей был плохо знаком с современными технологиями. В детективах неоднократно упоминалось, что местонахождение человека можно легко обнаружить с помощью его телефона. Именно поэтому он решил, что сразу выведет из строя телефон девушки, а обломки утопит в пруду или выбросит в урну в парке. Но его потянуло на кладбище. Обломки телефона останутся здесь.
Выбравшись из склепа и вдохнув свежего воздуха, отдающего горечью плюща и сладостью прелой листвы, Матей медленно направился в сторону новой части кладбища. Растрескавшийся мрамор, ангелы с отбитыми временем крыльями, готическая вязь имён, дат и эпитафий сменились глянцевыми прямоугольными надгробиями, букетиками вереска и лаванды, зажжёнными красными лампадками – близился День всех Святых. Здесь было людно по сравнению с населённой кошками и дроздами старой частью: родственники неистово тёрли щетками гранит и мрамор, украшали венками и лампадами тусклую серость и черноту прямоугольных форм с памятными датами. Кто-то любовно проводил по ним рукой, кто-то молился, глядя на цифры и буквы, которые стороннему прохожему ровным счётом ничего не скажут, а для родного человека значат целую жизнь, полную радостей и скорбей, смеха и слёз. Матей ощутил острое желание вернуться обратно к паутине плюща, ржавчине и крошащемуся камню, отнюдь не связанное с трусостью перед тем, что ждало его через пару минут. Пелена векового покоя спала, сменившись витавшей в воздухе полузабытой болью, какая бывает, когда потревожишь почти зажившую рану. Люди приходят на кладбище надрывать собственные раны, сдирать с них бинты и тревожить зарубцевавшуюся ткань, обнажать нервы и истекать кровью. Это называется людской памятью.
Нужная могила нашлась быстро. Кто-то (ученики? Поклонники таланта? А может быть даже жена? Дети?) возложил на ничем не примечательный союз двух чёрных прямоугольников букет цветов и открытую нотную тетрадь, где на нотном стане чья-то лёгкая рука расположила мелодию. Стоит лишь взять в руки инструмент, вчитаться в них, она оживёт. Видимо, музыка собственного сочинения. От влажности чернила слегка расплылись, отчего каждая нота обрела светло-фиолетовый ореол, словно превратилась в призрака. Матей долго разглядывал пляшущие между полос и прикреплённые к ним хвостатые и бесхвостые точки, соединённые легато, боясь перевести взгляд на имя и даты. Интересно, для какого инструмента эта партия? Духовые? Струнные?
Матей стоял долго. Какая-то проходившая мимо пани с пустым ведром, на котором весела цветастая тряпка, остановилась рядом с ним и, окинув взглядом надгробие, прошептала:
- Какой молодой был, жалко-то как. Жить ещё да жить.
Она тяжело вздохнула, всем своим видом выражая участие, и качнула ведром.
- И умер давно, а цветы вон всё носят на могилу. Наверно был хороший человек, раз не забывают, навещают.
Лицо парня так и осталось каменным. Ни звука, ни единой эмоции.
Не дождавшись какой-либо реакции, пани тихо удалилась, бросив странный взгляд на Матея. На скорбящего и страдающего по покойному не похож, хотя кто их, молодежь, знает.
Лишь только она скрылась за поворотом, перейдя на старую часть кладбища, Матей крепко сжал кулаки и зубы, изо всех сил сдерживая не то рык, не то вопль. Он заметался по тропинке, словно запертый в клетке волк, мечтая разбить костяшки о лёд мрамора, испещерить высеченные на нём даты сетью трещин, изничтожить и смешать с гравием начертанные на нём буквы и числа.