Страница 5 из 46
Матей выпрямился и покачал головой. Нет.
Девушка дышала ровно и тихо, значит, жить будет. Было бы неплохо, если бы она умерла от сердечного приступа, мороки меньше, но сейчас уже ничего не поделаешь, разве что сбегать в машину за элетрошокером и попробовать снова ударить её. Но Матею хотелось, чтобы её смерть была другой. Смерть во сне слишком милосердна.
Он дотронулся до её руки (ногти подстрижены коротко, накрашены тёмным лаком), синяя венка на запястье билась слабо, но ритмично. Жить будет, к утру придёт в себя.
Оставив рядом с кроватью поднос с нехитрой снедью (в чём смысл морить её голодом и издеваться над ней?), Матей собрался было уходить. Пусть придёт в себя.
Скоро ежедневные газеты запестрят макабрическими заголовками один краше другого (чехи любят демонизировать всё, да тут на каждом углу по пять чертей и в каждом доме по призраку, а уж похищение или смерть – отличный повод нагнать ужаса), новостные выпуски заверещат о возмездии. Но она этого не узнает. Зато Матей с удовольствием через несколько дней ознакомится с опусами прессы, это будет занятно.
Однако он не выдержал и подошёл к кровати. Она лежала в той же самой позе, закинув левую руку за голову, как он и оставил её. На правой руке, у запястья, появилась красновато-розовая молния от удара электрошокером, ожог светился на бледной коже. Судя по всему, вряд ли девушка очнётся до утра. Чёрная чёлка падала на скулы, закрывая глаза, и Матею на миг показалось, что он ошибся. За последний месяц он видел её дважды, оба раза при свете дня, он мог принять другую девушку за неё, а это теряло всякий смысл. Ему с самого начала показалось странным, что он смог встретиться с ней в столь пустынном месте, без свидетелей и камер, да ещё и ночью. Не могло пройти всё так гладко. Только не с ним. Когда он принял решение, едва начал приготовления, сразу понял, что ему придётся выслеживать её долго и упорно, следовать по ночным улицам, и, может быть, через несколько месяцев ему подвернётся случай столкнуться с ней один на один в каком-нибудь безлюдном, тёмном переулке…
Чтобы удостовериться, он отвёл волосы в сторону и несколько долгих секунд, чуть отклонившись в сторону, чтобы тусклый свет осветил её безжизненное лицо, скользил по чертам, всё больше узнавая ту, что и была ему нужна. Она очень изменилась. Даже не физически, её лицо сохранило черты, по которым её всё ещё можно было узнать: крупноватый рот, довольно острый нос, округлый подбородок с ямочкой. Что-то изменилось в выражении лица, отчего-то он ожидал увидеть её другой. Более беззащитной, нежной, что ли. А она совсем иная.
Чтобы как-то унять нервную дрожь, он отправился вниз, налил кофе, и на какое-то мгновение ему показалось, что потолок вот-вот рухнет, а стены с каждым мгновением придвигаются по миллиметру к нему, ещё пара минут – и раздавят в бетонных объятиях. Он вышел из дома и закрыл дверь, привалился к ней спиной. После развоза поздних заказов, когда уже не работало метро, ему разрешали ставить машину на ночь не в таксопарке, а около дома. С трудом оторвав спину от двери, Матей тщательно пропылесосил коврики в фургоне, не дай бог останется какая нитка или волосок. Тревога, что что-то могло выйти из-под контроля, не давала сидеть на месте, хотя он отлично знал, что его некому было увидеть. Свидетелей не было, погода не благоволила вечерним прогулкам – сыро, пасмурно, даже туристы в такие ночи предпочитали тёплые номера отеля или тихий ресторанчик.
А если вдруг его засекли, то уже завтра за ним придут. Едва полиция нападёт на след, его раскроют сразу же. Слишком много камер в Праге, слишком грязно он сработал. Это должен был быть безлюдный парк с обилием растительности, пустая улица без камер где-нибудь на окраине, в частном секторе. Но будь, как будет.
Для очистки совести и ковриков Матей долго елозил щёткой по жесткому материалу. Он не хотел подниматься наверх. Даже находиться в доме ему было тяжело. Он не был готов. Совсем. Одно дело – проворачивать задуманное в мыслях, методично, каждую ночь. Другое – столкнуться со своими мыслями наяву, воплотить в жизнь то, что вынашивал годами. Идею, такую тёмную, вязкую, давно поселившуюся в его голове и не дававшую жить, разве что скудно существовать. И он знал способ избавиться от этой тьмы.
Утром Матей позвонил на работу и соврал, что болен. Хотя может и не соврал. Сеточка полопавшихся сосудов в глазах и трясущиеся руки были результатами не только бессонной ночи. Коллега, что приехал за машиной, лишь покачал головой при виде Матея и посоветовал тому хорошенько выспаться, а лучше бы взять отгул на пару дней.
Всю ночь Матей не находил себе места, нежданная и неприятная слабость поселилась в ногах, пальцы рук покалывало. Едва забрезжило, бабушкин дом стал выглядеть ещё более необжитым, чем обычно, словно после смерти хозяйки тут никто не появлялся уже много лет, только несколько грязных тарелок в раковине и разобранный диван говорили, что здесь кто-то живёт (пусть это и громко сказано). Туман подступил так близко к окнам, словно хотел слиться со стёклами, и оставалось лишь догадываться о силуэтах деревьев, что росли возле дома. Фантасмагорические очертания ветвей смутными набросками выступали из холодного мыльного марева, новый день виделся тусклым и безысходным.
С тех самых пор, как бессонная голова оторвалась от подушки, Матей старался двигаться по дому как можно тише. Хотя необходимости порхать над полом и едва касаться предметов в страхе, что чашка опустился на стол с бряцанием, а дверца микроволновки закроется чуть более шумно, чем обычно, не было: чердак имел потрясающую звуконепроницаемость, хоть сдавай третий этаж дому скорби, на втором не будет слышно ни звука. В своё время о звуконепроницаемости позаботилась бабушка, которая имела крайне деликатный слух и не желала часами слушать скрипичные экзерсисы внука. Но сегодня любой шорок, скрип половицы, бряцанье ложки в чашке раздавались столь оглушающе, эхо носила звук от стены к стене, преумножало его так сильно, что хотелось зажать уши. Девушка не должна его слышать. Пусть думает, что дом пуст.