Страница 11 из 52
— Я, матушка, человек божий и кроткий, но убытков не потерплю! Раз забрали — расплачиваться извольте, моё имущество, не чужое…
— Я у тебя, сын мой, и ржавый гвоздь на ярмарке святого Мартина покупать бы не стала, — как бы случайно Паола оперлась спиной о влажную стену, отёкшие ноги с трудом держали тело.
— Я, матушка, Бернардо Гаппоне, зять и наследник Луки Боршезе, честного купца из города Николетта. Батюшка волею Божией слёг в параличе, передал все дела мне с супругой, — голос у верзилы был уверенный и даже гордый.
— А если батюшка ваш Божией волей поднимется и отчёт у вас спросит, что вы ему скажете — мол, бочку вина святой обители на помин души пожалели?
— Пять бочек, матушка. Пять, не считая оливкового масла…
— Сын мой, не искушай мою кротость. Дела я вела с Боршезе и счета сводить буду с Боршезе. Поручение с подписью и печатью ведь не вытребовал у батюшки, побоялся — он тебя наследства лишит, скупердяя. А в обитель пришкандыбать у христовых невест деньги вымогать не постыдился?!
— Батюшка обезъязычел и под себя ходит. Даже если он Божей милостью, — тут верзила криво перекрестился, — поднимется, прежним хозяином ему уже никогда не стать. Деньги всё равно что мои, матушка, а Бернардо Гаппоне честь торговли блюдёт и ущерба терпеть не станет!
…Господи прости и помилуй грешницу… Паола быстро огляделась — никого из сестёр во дворе не было, никакой любопытный не торчал из окна. Ну, держись, сучий сын, гроб повапленный…
Не прошло и пяти минут, как торговец спиной вперёд вылетел за ворота обители. Он был бледен и мелко крестился. Отвязав от ограды пучеглазого мерина, Гаппоне пустился в галоп, и лишь когда голубой купол часовни исчез за холмами, остановился сплюнуть в дорожную грязь «вот чёртова баба!»
Маленький колокол пробил восемь. Молитва. Трапеза. С утра надо будет послать в замок кого-нибудь из сироток порасторопнее — пусть графу скажут, что Господь его детками наградил. «Королевский выбор» мальчик и девочка, оба живы и похоже, что оба выживут — дети от трудных родов, явившиеся на свет с Божьей помощью частенько бывают удачливы. Марго не пришла к общему столу, похоже её больной всё ещё остаётся между жизнью и смертью. Паола подумала, что стоит заглянуть в палату и проверить, не пора ли сменить сестру — в деле целения тяжких хворей Марго была лучшей (даже лучше самой Паолы), но рассчитывать силы, увы не умела и не раз уже было, что надорвавшись, она сама валилась с ног на долгие недели оставляя Паолу без верной помощницы. …Да, и десять молитв по чёткам три месяца кряду не меньше. Грехи мои тяжкие, неисцелимые, стыд-то какой, матушка… У себя в келье Паола встала на колени рядом с узкой койкой, накрытой одеялом из тонкой колючей шерсти… да так и уснула, уткнувшись седой головой в постель.
— Матушка!!! Матушка!!! — визгливый голос сестры Беаты бил в уши. Паола открыла глаза — сквозь узенькое оконце кельи еще не пробивался свет. Что случилось?
— Матушка, там за воротами прокажённый!
— Слава богу, что не чумной. Вы впустили его, конечно? — неловкими со сна руками Паола прятала волосы под чепец и оправляла одежду. Колени ныли, тело словно налилось свинцом.
— Матушка, это же прокажённый!!!
— А вера тебе на что? Христос твоя защита и опора, будешь молиться истово — он тебя не попустит до этакой вот беды. Флигель святого Антония — свежий тюфяк туда, одеяло, бинтов. Я сама его впущу. Ступай!
Беата убежала, отвратительно громко стуча по камням деревянными подошвами. Паола подтянула чепец, прочла «Отче наш» и, опираясь о койку, с трудом поднялась. Проказы она не боялась — если верить «Вертограду Целебному» важно было не соприкасаться со зловонными язвами страдальца и не есть из его посуды. Дождь кончился. Нежный серпик луны выглядывал из-за купола храма, воздух пах мокрой свежей листвой и цветами… какие цветы в ноябре, мнится, конечно же, кажется с недосыпу. Уверенной рукой Паола отодвинула тяжёлый засов и вышла за ограду обители. На камне подле дороги и вправду сидел прокажённый — в колпаке с бубенцами, закрывающем лицо, в балахоне непонятного цвета, с тонким посохом в обвязанной мокрым бинтом ладони.
— Мир тебе, сын мой. В обители ты получишь приют и кров и подмогу, — привычно произнесла Паола.
— Мир тебе, дочь моя! В мире ты найдёшь смех и счастье и прекрасную жизнь… — прокажённый откинул с лица капюшон, и Паола увидела белокурого, пышноволосого, пышущего здоровьем юношу с родинкой у губы. Он был прекрасен и полон света, словно ожившая золотая карнавальная маска.
— Ты явился опять, старый дьявол? Ужели тебе не осточертели эти прогулки?! — с безмятежной улыбкой Паола отступила на шаг. Она казалась спокойной, только ногти до крови впились в ладони.
— Я надеюсь — вдруг ты передумаешь раньше, чем оставишь земную юдоль. Или же, наконец, соскучишься в этих стенах, — изящной ладонью юноша указал на монастырь, отставленный мизинчик украшало кольцо с ярким сапфиром, — грязь, кровь, крики и никакого веселья, Пьетра!
Паола вздрогнула.
— Пьетра, ласточка, легконожка, радость моя! Тысячи тысяч танцевали на площадях и собирали в бубны гроши, тысячи тысяч пачкали гримом щёки и рядились в пёстрые тряпки, но подобной тебе не случалось с тех пор, как первый актёр примерил первую маску! Пьетра…
— Паола. Сестра Паола. По деревням уже шепчут «Святая Паола» — но твой лживый язык не сможет это произнести, бес Леонард. Во имя Отца и Сына…
— Оставь попам эти штучки, Пьетра, — губы юноши изогнулись капризно — ты же знаешь, что достаточно сказать «уходи» и я исчезну, как истинный рыцарь, покорный и взмаху ресниц своей Донны. Как дальше?