Страница 28 из 60
С тех пор француз с ними и ужинал. Это настораживало, но спрашивать старый немец не решался. Он наблюдал за обоими. Слишком явно было – что-то происходит между ними. Но что именно и как далеко зашло?
Теперь он ясно видел, как эти двое подчас замирают, глядя друг на друга. Мимолетно. Не присмотришься – не заметишь. Но Леманн всегда считал себя довольно внимательным. Как можно объяснить то, что продукты из армейского пайка стали появляться на полках с завидной регулярностью? Или то, что он однажды застал Грету, относившую в комнату лейтенанта постельное белье, самое красивое в доме, с кружевной прошвой? Или то, что Уилсон починил поломанное кресло с чердака и перетащил его в гостиную к окну, чтобы во время шитья Грета не ютилась на стуле? Или то, что Грета вдруг стала напевать себе что-то тихонько под нос, когда возилась по хозяйству?
Потом произошло уж вовсе невероятное. Однажды она принесла два старых платья своей бабки и села их распарывать. При этом вид у нее был весьма вдохновленный.
- Что это будет? – осторожно поинтересовался Рихард.
- Платье. Если получится.
-Аааа... – протянул он и пошел на кухню, курить. Платье – это слишком серьезно. Платье – это уже не просто повод для беспокойства, это огромный плакат с красными буквами, предназначенный мужчине, гласящий: «Может быть…»
Однажды старик проснулся среди ночи от того, что во рту пересохло. Потянулся к графину на тумбочке и замер. Какой-то странный, едва различимый звук заставил его прислушаться. То ли мышиный писк, то ли кому-то среди ночи вздумалось покататься на несмазанных качелях… Какие еще качели в конце зимы? И вдруг понял – это кровать поскрипывает на втором этаже. Это, черт ее подери, кровать поскрипывает! Мерно, в каком-то одном ритме… ритме, известном всем мужчинам и женщинам всей земли. Леманн расплылся в улыбке, откинулся на подушку и легко вздохнул. Вот и ответ… Он торопливо укрылся одеялом с головой. И вскоре спокойно и крепко уснул.
*****
- Представляешь, хочу грушу, - Грета тихонько рассмеялась. – Никогда не любила груши. А сейчас, кажется, съела бы… Такую сочную, знаешь, чтоб по рукам стекало…
На узкой кровати Ноэля они не могли быть иначе, как тесно прижавшись друг к другу. Ей нравилось приходить в его комнату. Открывать для себя новые ощущения. Его рука на ее груди не давала ровно дышать. Или нога ее затекала под тяжестью его ноги. Грета редко засыпала в такие ночи, словно боялась что-то упустить, что-то важное, значимое, что придаст ей сил пережить еще один день.
Теперь она смотрела в черные провалы его глаз, зеленый цвет которых хорошо помнила. И чтобы видеть их, она не нуждалась в свете.
- Ты был в детстве, наверное, ужасно смешной!
- Я был гадкий, - лениво прошептал Ноэль, касаясь губами ее волос. - Обрывал груши, такие, о которых ты говоришь, в чужом саду, когда ездили за город. Заливал клеем туфли актрис, бывавших в доме. Выпустил мамину канарейку. Отчим ужасно злился…
- В твоем доме бывали актрисы? – с любопытством спросила Грета.
Ноэль чуть повернулся к ней и провел губами по ее шее, вдыхая запах кожи.
- Да. Я рос за кулисами. Мама – актриса, отчим – режиссер. Ужасный зануда, старше ее лет на двадцать. Он отправил меня в Бэдфорд, когда я застал его с какой-то девчонкой из балета. Я выскочил из шкафа в самый неподходящий момент с простыней на голове и с воплем: «Я привидение!»
Грета выводила пальцем узоры на его груди, пока слушала. Представив себе эту сцену, она прыснула, уткнувшись в его плечо. И все еще посмеиваясь, проговорила:
- Первый раз общаюсь с привидением.
- Мистер Уилсон тоже оценил, - рассмеялся Ноэль. – Настолько, что избегал забирать меня домой на каникулы. Из этой тюрьмы я вырвался только к пятнадцати годам, когда мама вышла замуж за отца.
Не находя слов, Грета чуть приподнялась, долго удивленно смотрела на Ноэля и, наконец, медленно проговорила:
- Я запуталась.
- Я тоже, - хохотнул он, с обожанием глядя в ее нежное лицо, на которое теперь упал яркий свет уличного фонаря. - И до сих пор не распутался. Но так уже вышло. Мама вышла замуж за отца, когда я был уже довольно взрослым мальчиком, весьма заинтересованным в том, что девочки прячут под юбками.
- Не думаю, что им удавалось это спрятать от тебя, - Грета снова примостила голову на подушке. – Мне тоже не удалось, - пробормотала она и нахмурилась: вышло серьезнее, чем ей бы хотелось.
Он перекатился на нее, опершись локтями на матрац, чтобы не придавить женщину под собой. И их губы теперь почти соприкасались. Он слышал, как бьется в ней сердце. Казалось, еще немного, и услышит, как бьются в ней мысли.
- Я же сказал, что был гадким, - шепнул Ноэль. – Но я исправляюсь. А ты? Ты была хорошей? Мне кажется, ты носила платьица с рюшами и ленточки в косах. Это тебе очень подходило. У тебя и теперь бывает такой чистоплюйский вид, что хочется взъерошить.
- Я – чистоплюйка. Другой не буду, - она коснулась губами его губ. – Тебе не нравится?
- Господи, да я с ума схожу от твоего чистоплюйства, твоей благопристойности, твоего благоразумия и от того, как ты смотришь на меня вечерами, когда ждешь ночи.
Грета улыбнулась, довольно сощурившись, и пробормотала:
- Скоро начнет светать. Ты не спал совсем.
- Ты тоже, - он убрал с ее лица несколько прядок оказавшихся возле рта волос и нежно-нежно, легко-легко стал целовать губы, нос, глаза, лоб, а потом остановился и шепнул: - Будешь спать?
- Нет! – проговорила в губы и обхватила его ногами, запоздало удивившись себе.