Страница 58 из 115
А в то время в деревню как раз барин приехал. Молодой, гоношистый такой, за девками гоняется. Собак навез с собой, охоту устроил. Ему охота для забавы нужна, а деревенский люд с охоты живет, так барин все зверье по лесу распугал.
Настёнка про то не думала. Мала она была еще про барина думать да шалостей его пугаться, – так отец ее решил. Да и кому бы пришло в голову за дитем несмышленым бегать?
Вот она и насобирала грибов. Как заведено, положила краюху хлеба с солью для Лешего, да с русалкой поздоровалась – «доброго дня тебе, тетенька», верила, что та ее слышит. И солнце еще на вечер не склонилось, а Настёнка с полным кузовком домой идет. А навстречу ей мужчина молодой. Чудной – такого Настёна еще не видела, в кафтане красном, идет и платочком обмахивается.
– О, – говорит он, – мадмазель! Спозвольте вас проводить тет-а-тет!
– Да пошто меня провожать, я и сама дойду, – Настёнка ему.
– О, мадмазель, какие на вас бусы смешные, – и за руку Настёнку хвать, ну чисто волк из сна. – Будьте же благоразумны, и я подарю вам ценные вещи!
– Это как? – удивилась Настёнка. Про «благоразумие» да «благолепие» в церкви поп говаривал, что грешить-де не надо, а надо Богу молиться да жить по совести. Ну, а ценные вещи-то тут при чем?
– А вот так! – и чмок Настёнку прямо в губы! А рот у него дымом табачным воняет, холодный, скользкий, ровно жабий, и злой. Лучше бы и правда укусил по-волчьи, думает Настёнка.
– А вы, барин, не извольте смеяться, а лучше отпустите, а то вот как дам! – и правда тумака барину отвесила. Кулак у Настёнки был хоть и детский еще, а крепкий. Она и мальчишек на улице, бывало, поколачивала, и с тяжелой работой управлялась. Подхватила Настёнка свое лукошко – и ну бежать!
– Ах ты, плебейская морда! – слышит Настёнка топот за спиной. И поняла она: не убежать ей. «Убьет он меня за то, что по мордасам ему врезала, – решила Настёнка. – Барин, не хухры-мухры… А никто не ведает, где я, и никто меня тут и не найдет. Чую, погибель моя пришла…» – и тут ее взгляд на бусы упал.
С виду они были бусы как бусы. Не «смешные», как барин сказал, но и не Бог весть какие богатые. Бусины в них были гранатовые, граненые, темно-вишневые, а три бусины – побольше, и на них рисунки вырезаны. Летучая мышь, волк и рысь. Красивые бусы, что и говорить, хоть и не яркие.
Взялась Настёнка за одну бусину – ту, на которой мышка летучая – и думает: как же дальше-то? Призвать силу… а как?
И вдруг чувствует: изменяется она. Все большим становится, каждый звук – слишком громким, лукошко из рук выпало… Взлетела Настёнка вверх.
А тут и барин. Выбежал на тропинку, дышит тяжело, злой, потный, кричит что-то похабное, такое, какого и от пьяных мужиков не всегда услышишь… Нет Настёнки! Бранился барин, бранился, обшарил все кусты вокруг, прибить грозился, а под конец пнул ее лукошко и убрался восвояси.
Отцепилась Настёнка с ветки. Вниз слетела. Выдохнула, чувствует – опять она человеком стала.
Так вот она какова – сила русалочья!
Грибы, конечно, собирать пришлось…
Листья с дерев уж и облетать начали. Повезли отец с теткой Аксиньей Настёну в гости к Дашке – и сестру проведать, пока Аксинья еще может куда-то ездить, на сносях ведь, и с женишком познакомиться поближе. Матвеем его звали. Смущался он очень, а Настёнка – и того пуще, едва парой слов перекинулись, зато взрослым все было по душе. А Машка опять губы надула.
– Ты, батюшка, – говорит, – знал, что барин с друзьями приезжал, и мне не сказал. Может, то судьба моя была?
Настёнка язычок прикусила. Думает, знала бы ты, сестренка, что это за судьба…
Кабы люди свою судьбу знали, может, по-другому бы ею распорядились. Ан вот и знал отец Настёнкин – дочь его предупредила, что вещий сон ей опять был, – да среди зимы на охоту пошел. Обещал Аксиньюшке своей кабана или лося добыть, порадовать свежатиной. Оделся тепло, ружье смазал как следует. Охотник он был удалой: подранков не оставлял, почем зря зверя не бил, но уж если бил, то без промаха. Но в этот раз не повезло ему.
Нашли отца только через неделю в снегу, случайно – соседка пошла в лес калины мороженой поискать. Лежал он с разбитой головой. Не зверь его погубил – люди на ружье охотничье позарились. А рядом в кустах валялся и ягдташ с двумя зайцами.
Готовила Настёна зайцев – последний отцовский подарок – и слезы в горшок роняла. И Машка притихла, опечаленная. С отчимом она хорошо ладила, лучше, чем иной человек с родным отцом. Про замужество за женихом невиданным уж и не заговаривала: ей, как старшей дочери в дому, теперь надо было о матери заботиться, тетка Аксинья уж вот-вот разродиться должна была.