Страница 63 из 70
Коль и встретится ночью какой путник, так надобно его на дно речное утянуть, утопить да за корягу одёжей зацепить. Коль сам всплывёт, так повезло ему, коль нет – станет утопцем, будет тело его реке принадлежать. Утопцы они не злые, они сами по себе людям скверны не делают, лишь волю Водяного исполняют. И обокрасть могут, и в воду утянуть, утопца тоже бойся!
Путников и русалки утягивают, только до того ещё и защекотать могут до смерти. А коль не утянешь путника, так дядька Водяной изведёт, погубит, с тиной да илом смешает. Нечисть должна быть злой, вредить людям, губить, а не только венки плести да с рыбками играть.
А дети, что утонули, становятся потерчатками. Редко такое бывает, да вот принесла одна русалка намедни к своим сёстрам дитё, в лесу нашла. Водяной быстро справился, знал, что с мальцами такими делать: утонул мальчонка, даже испугаться не успел. Начертал речной хозяин ему рачьей клешнёй на спине таинственный знак, ожил малец, обернулся в потерчатко. Стал для русалок малым братиком, бегает в последнюю отведённую в этом году вольную ночь по пролеску. Всё с ним веселее, камушками кидается в уток да селезней, что в камышах плавают. Никогда не вырастет потерчатко, останется навеки дитём.
- Мечтала я, чтоб пришёл ты. Хоть глазком поглядеть на тебя в последний раз, голос твой бархатный услышать. Будет мне то в радость на дне речном, вспоминать облик твой, очи твои. Коль не увидимся никогда, таким я тебя запомню.
Провела русалка прохладной рукой по Данилиному челу, закрыл он глаза, голосок её серебристый слушает, наслушаться не может. Не чувствует он холода, что от пальцев влажных её исходит, жар лишь от тех прикосновений пробирает его до самого нутра.
- Забери меня к себе, Дарьюшка. На речное дно. Не мила мне жизнь, уйти я хочу.
Застыла русалка, взглянула на Данилу пристально:
- Не проси о том, не смогу тебя погубить я, на смерть жуткую обречь.
- А я не смогу без тебя прожить. Смерть из рук твоих сладка мне будет. Думал я, что смогу приходить к тебе на реку, видеться с тобой, слушать песни твои. Да только не жизнь то, боль одна. Всё одно, умру я от тоски аль ты меня погубишь. Не со зла, да только такова твоя суть: выпивают все навьи дети силы из живых, вот и ты меня до дна выпьешь. Не заставляй меня страдать, - прошептал он. Протянул Данила руку Дарьюшке, и не смогла она его пальцев не коснуться.
- Не губила я ещё путников, не убивала ещё прохожих. А тебя так и вовсе не смогу погубить. Самое дорогое во всём мире, самое милое – да как можно так?
- А если я сам на себя руки наложу, так станет смерть для меня вечной горечью, вечной мукой. Смилостивься, проведи меня через порог, как провёл тебя я. Смерть из твоих рук сладка мне будет.
Твёрдо смотрел Данила на русалку, тотчас поверила она, что решился он на смерть, нет ему больше жизни. Уж наложила смерть на чело его печать, изменилось оно. Не заметишь с первого взгляда, да только жуть берёт, коль с очами Данилиными взглядом пересечёшься. Уж неживой тот взгляд, ледяной, ночь поселилась в нём, затемнила прежнюю синь.
Скатилась по русалочьей щеке одинокая слезинка, но смахнула её Дарья, крепко схватила Данилину ладонь. И повела его к излучине, что перебирала быстрые струи воды, подсвеченные красноватыми лунными отблесками, звала к себе, манила.
Когда тёплая вода коснулась Данилиных ног, он лишь пошёл быстрее, плескались вокруг волны, пели о чём-то своём. Шептала за спиной осотница тихо-тихо, острые её листья тянулись ввысь, хотели пронзить синее звёздное небо. Когда вода достигла Дарьиных плеч, она повернулась к Даниле и притянула его к себе, прильнула прохладными, нежными губами к его разгорячённым, жарким. Пара шагов вглубь, и их накрыла тёмная, бесшумная волна, увлекла на дно, унесла далеко от берега, туда, где подводное течение было слабым, сонным.
Данила не смел открыть глаза. Когда его закрутил, завертел речной поток, он лишь сильнее прижался к Дарьиным губам, обнял податливое, хрупкое её тело. Полная темнота не пугала, а лишь успокаивала. Запекло в горле, будто жар тысячи углей разлился от головы до груди, ударила, словно плетью, едкая волна боли, подавила крик стоячая речная вода. Разлилась смерть по каждой жиле, сковала прежде сильное, могучее тело, воцарилась на троне, изгнав жизнь и заняв её место.
Провела Дарья по любимому лицу бледной рукой, прижала ладонь к Данилиной груди – не бьётся уж боле сердце, не трепещется в клетке. В последний раз поцеловала она его бледные уста, уложила тело на тинную перину – сладок будет Данилин сон в речной бездне. Не будет больше в его жизни горькой, отравляющей кровь и душу любви, что стала невозможна из-за тёмного, смертельного греха, совершённого однажды, бессонных ночей, когда хочется выть и бежать из дома, куда глаза глядят, подальше бы только, пусть в лес, пусть в поле. Разлился под зеленоватой кожей покой. Того ли хотел Данила? Стала ли смерть его счастьем?
Дарья вышла на берег, посмотрела на месяц, что парил высоко. Пусть и коротка летняя ночь, да долог ночной час. Отпустят теперь русалок на волю лишь на Ивана Купала, а там только знай в лесу уворачиваться успевай от загребущих лап бесов да Лешего, только зазеваешься – уволокут и до самого рассвета не отпустят. Слыхала Дарья, как шептались русалки об ужасах Купальской ночи, решила, что ни за что из реки носа не кажет. Русальные ночи - то время русалок, их пора, они становятся лесными хозяйками, а в Купальскую каждый мелкий бес себя господином считает.
Дарья шла к Покровке, вела её дорога крови, древнее, как сам мир, чутьё. Знала русалка, где её дом родной. Прошла мимо избы, где родилась, росла, училась варить кашу и доить коз, вышивала гладью и бисером, гадала на Крещенье, бросая за крепкий ещё забор сапожок или валенок. Знала она, что за стеной забылась сном несчастная её мать, что промолилась весь день о грешной дочериной душе, сама не зная, можно ли просить у Всевышнего для неё милости. Знала, что мокры её ресницы, что зажала она в руке распятье, ласково глядят на неё, спящую, образа из красного угла.