Русалочье солнце

 Как-то, лет полста уж точно минуло, жгли в Покровке хату бабы одной неразумной. Вздумала она сына своего, что утоп на Ивана Купала, оживить. Пошла к старому колдуну в Антоновку, и дал ей дед совет, чтоб ему пусто было. Выкопала в ночную пору бедная мать тело своего сыночка, могилку аккуратно присыпала, чтоб не догадался никто. Принесла домой в платке, да обряд тёмный и провела. С тех пор кто на улице бабу ту видел, так пугался вида её: потемнела та, похудела, сама чисто мертвяк. А потом и вовсе из дома выходить перестала, ни на улице её не видно, ни в церкви. Соседка сердобольная, что мать несчастную жалела, собрала той пирогов, пришла с узелком. Как через порог переступила, так и завопила: лежала баба бедная на лавке, а к руке её младенец синий присосался, из мёртвой матери кровь пытался пить, да уж не было в тех жилах ни кровинки. Побежала соседка по домам, собрала мужиков, те избу и подожгли. Долго ещё было слышно, как вопил крошечный упырь, летал по избе, бился в крышу и стены, но вскоре утих. На том пепелище никто не стал дом строить, луг там теперь у самого леса, даже деревья на проклятом пепелище не растут.

Перекрестилась Акулина, пусть и давно то сталось, бабка ещё молодицей была, да страх брал. Спохватилась было,  глянула на дочь, только  Дарьюшка на неё и не смотрела, лишь в окно на лес. Подумалось вдове: небось сама же Федотья и подослала сына следить за Акулиной и её домом после того, как вдова была у Лукерьи. Думает, наверно, что научила ведьма Акулину обрядам тёмным, чтоб нечисть вызывать, дочь искать. Вот и ходит парень у ворот, заглядывает за забор. Тьфу, чтоб ему провалиться! Сколь не блукай, ничего не увидишь, то лишь Акулинина тайна да Лукерьина.

Но вот только Федотья совсем не знала, что её сын приходит к дому вдовы. Были у неё заботы поважнее, чем сплетни собирать да сына сторожить: стал к ней всё чаще наведываться отец Влас, что ни есть свободная минутка, так к ней и бежит, на лавке сидит, беседы ведёт. Было то Федотье по нраву: жизнь у неё была тихая, спокойная, дочь всё по дому да по дому, сын отцу помогает, а сам муж всё в разъездах, соль возит да ткани, купца Премыслова – правая рука. Мало радостей в жизни её было, пока не помер отец Серафим, не приехал новый батюшка, молодой, пригожий. Такого и послушать приятно, и посмотреть на него. Если отцу Серафиму всё одно было, кто чем занят, кто на какую дорогу сбился и других с собой по наклонной тащит, то отец Влас всегда рад узнать, что за грехи в его приходе творятся, а потом ещё на проповеди рассказать, что за расплата за те прегрешения ждёт. А потому часто в Федотьин дом приходил, подолгу с ней говорил. А она и рада стараться: про всякого расскажет, как на духу выложит, никого не пожалеет. А то для их же блага, иначе утонут в болоте грешном, утянут их житейские окаянства на самое дно. Неразумны люди, коль нет пастыря, некому их вести, бредут впотьмах, как овцы заблудшие: кто в омут, кто к волкам в пасти. Для того отцу Власу и требуется всё ведать про каждого деревенского грешника, чтоб знать, как его наставить, куда направить. Сами-то они ничего ему не расскажут, ни в чём не признаются: кому охота в бесчинствах своих признаваться?

А в последнее время как Федотья ни выйдет со двора, так всё встречает отца Власа, будто ходит он непрестанно где-то неподалёку. Впрочем, у Кондратьевых вон сын приболел, руку заразил где-то, пострелёнок, не сидится всё ему на месте, небось к нему батюшка и ходит, молитвы исцеляющие читает. И каждый раз Федотья рада его к себе завести, квасом либо молоком напоить, пирогами накормить. Чего бы не послушать умного человека, не помочь ему в делах его праведных?

 Только вышла Федотья за ворота, гусей загнать, смотрит – отец Влас идёт, смотрит хмуро перед собой, чернее тучи. Оправила Федотья одёжу, прядки под косынку затолкала. Пожалела, что платок старый, да только нет времени менять, упустит отца Власа.

 - Здоровы будьте, отец Влас. Всё-то вы в делах, как пчела по весне, всё-то вы в заботах о наших душах грешных. Позвольте себе покою немного, отдохните, в холодке посидите.

 - И вы здравы будьте, Федотья Семёновна. Как дочь ваша поживает, Любушка?

- Да вы проходите, проходите, отец Влас, - цепкой лапкой хватила Федотья отца Власа за рясу, потянула, - чего на подворье-то стоять. Гуси галдят, коровы мычат, вас не слышно. А я не хочу ни словечка вашего благостного упустить.

Прошёл отец Влас в избу, сел на лавку, а сам всё по сторонам смотрит беспокойно, будто ищет кого. Ни на квас не глядит, ни на Федотью. Чего это с ним такое стало? Обычно спокоен отец Влас, речи с порога благодарственные заводит. Значит, Федотьин черёд говорить настал, не дай Боже, уйдёт отец Влас.

- Я вот поговорить хотела с вами, батюшка, совета спросить, - молвила Федотья, в глаза отцу Власу заглядывает, да только отводит он взгляд. – Боюсь я за дочь свою, за Любку. Совсем сама не своя девка стала, едва узнаю.

Отец Влас встрепенулся, будто бы насторожился, перевёл невидящий взгляд на Федотью.

  - Что-то прилюбила Люба с бабкой Матрёной допоздна засиживаться, речи ведут тихие, как ни зайду в горницу – сразу умолкают, и не понять, что за разговоры ведут. Знаю я, - молвила Федотья, погрозив кому-то невидимому пальцем, - что морочит бабка ей голову, сказывает байки об упырях да домовых. Пусть и грех о нечисти говорить, да только то и полезно иногда дитё попугать, чтоб не лезло, куда не следует, о душе своей думало, оберегалось. Детей вон малых пугают же полуденницами да упырями, чтоб по полям по жаре не ходили, не топтали побеги, не шастали по ночам из дому. Но вот Матрёна девку надоумливает глупости творить, тянет её в пакости бесовские: то небылицы сельские ей нашёптывает, то про гадания рассказывает. На Крещение Любка сапог с Зинкой бросали, даже в бане со свечой сидели, от лихоманки потом лечи её. А то вот надумала суженого во сне смотреть: видела я, как она под подушку травы в тряпице прячет. Бесовское то наваждение, сатанинская наука. Уж я и мытьём, и катаньем, и со слезами к ней, и с угрозами, а ей всё как с гуся вода: того и гляди, очернит душу колдовством, с бесами знаться начнёт. А всё Матрёна виновата, чтоб ей пусто было.