Страница 13 из 70
Побежала кошка к сараям, остановилась у двери – тут уж ничем кошачьи лапы не помогут. Ударилась о землю, обернулась Лукерьей. Пробралась ведьма в сарай, достала топор да мышкой сбегала на соседский огород – ещё с вечера перекинула через забор кувшин, провёл он ночь в малине. Воткнула топор в стенку хлева, сказала слово заветное, и потекло с ручки топора молоко в кувшин. Как кувшин ведьма набрала, как выдернула топор из стенки, взяла горсть земли да в дырку на дереве втёрла: обернутся остатки молока кровью в коровьем вымени, то-то удивится хозяйка, когда утром пойдёт свою Белку доить. И пусть спасибо скажет, что гвоздь Лукерья в дырку ту не вбила, да поржавее: загнило бы у коровы вымя, пала бы кормилица вскоре. А смерть единственной коровы, то ли не горе?
Обошла вокруг избы: есть ли где щёлка, вдруг дверь не затворена. И повезло ведьме – окошко-то приоткрыто, небось из-за духоты. Ночи уж больно жаркие стоят, духмяные: тянет с полей сладким ароматом ещё не скошенной травы, вот-вот сенокос начнётся, пасть травам им под косой, умереть на солнцепёке.
Вновь ударилась ведьма оземь – стала крысой, поднялась на лапки, понюхала воздух. Пахнуло молоком, сухим деревом и потом. Прытко забралась крыска вверх по растущему у окна шиповнику, перепрыгнула на подоконник и вмиг оказалась в избе.
У красного угла качалась люлька, но обошла её крыса стороной, забралась на печь, где спал соседский мальчонка Никитка. Заводилой был у сельских ребятишек, всё за кошками Лукерьиными бегал, покою им не давал: то камнем запустит, то палкой ударит. Впрочем, и людей не жаловал: грубил взрослым да малышей бил, не любил его никто, все боялись. Не знаешь, что через миг с ним сотворится – то ли камнем в тебя запустит, то ли сядет на дорогу да разревётся, молота воздух ногами. Злило то Лукерью, вот и решила мальчонку наказать: укусила за палец ядовитыми зубами, вонзила с яростью жёлтые резцы в нежную плоть. Завопил малец, проснулся, схватился за руку, а крысы-то и нет уже: под печкой видимо-невидимо мышиных да крысиных ходов на волю, любой выбирай. Выскользнула ведьма из дыры под крыльцом, побежала в сторону своего дома под заборами, перебирая крошечными лапками. Быстр крысиный бег, кто заметит её ночью? Да и кому нужна та крыса, даже кошки от неё нос воротят, поняли, кто по грядкам в ночи торопится.
С рассветом в своей избе Лукерья улеглась удобно на лавке, улыбнулась своим мыслям: разольётся по руке антонов огонь, отнимется она да почернеет. И перед хозяином будет чем отчитаться: навредила Лукерья мальчонке, навела на него болесть великую. Можно лететь без страха на шабаш, никто ей и слова не скажет. А что мало зла творит, так в деревне особо не разгуляешься: все свои, чуть что произойдёт, так каждая клуша знает, кого в бедах винить. Даже если ведьма о том горе и слыхать не слыхивала, ведать не ведала, не её то рук дело было, всё равно на неё вина падёт. Это городским можно всем подряд вредить, никто тебя с бедами не свяжет, народу много, все друг дружку грызут. Хвастались городские ведьмы, что много люда, хоть каждую ночь ходи кровь пей, младенцев порть, порчи-подклады под пороги клади, никто и не помыслит, что твои проделки. А тут и дом могут со злости поджечь, и сорокой обернуться не успеешь, как пеплом станешь. А так вроде как помогаешь людям, травки даёшь, зубы да порезы заговариваешь, никто на колдунство и не жалуется. Даже уважают тебя, молодицы да девки так вообще в рот заглядывают, Лукерьей Палной величают, глядят, будто на особу какую великую.
Собралась было ведьма прикорнуть, да стук в ворота услыхала. Странно то было, к ней люд только ввечеру шёл, боялись, что кто заметит их подле её ворот. А поутру так вообще шли только те, кто перепил ночью, отвары от болести головной просили. Сельские же только проснулись, так дела делать надо, какие уж тут привороты: печь топить, корову доить, скотине корму задавать. Не до зелий. Разве что заболел кто серьёзно ночью, да тогда чаще за отцом Власом бегали, чем к ней. Тот молитовки почитает, миром помажет чело, крест тяжёлый, железный к больному месту приложит, глядишь, и полегчало.
Стало ведьме любопытно, пошла она к воротам.
А за воротами стоял парень – высокий, косая сажень в плечах, голова в кудрях. На пьяницу запойного не похож. Глаз не отвести, слово из сказок пришёл к Лукерьиным воротам. Видала она уже парня того в церкви (ведьмам разрешено изредка там в определённые дни там бывать, и Лукерья старалась никогда эти дни не пропускать, а то так и за помощью обращаться перестанут), заглядывалась иногда, да вот имени его не знала. А терепича можно вдосталь насмотреться, вот он, на пороге стоит.
- Здравствуй, хозяйка, помощь твоя нужна, - промолвил он, и Лукерья пустила его на двор, завела в избу.
Осмотрелся гость, не испужался даже: мужики они вообще пугливые, вроде как ни в беса, ни в бога не верят, а только их волшба коснётся, так с ума от страха сходят. Это бабам только дай колдовства попробовать, так за уши не оттащишь, никаким адом и чертями не испугаешь. Но коль берётся мужик за колдунство, так всегда сильным он станет, никакой бабе с ним не потягаться.
Сел гость на лавку, пригубил травяной чай и сказал:
- Данилой меня звать, пришёл к тебе совета просить.
- Чем смогу, как говорится, чем смогу, - пропела Лукерья, а сама глаз с него не сводит. Жаль, что в чай тмина да котовника не добавила, чувства они ярче делают, для приворотного зелья основа.
Ох, как хотелось Лукерье парня этого да себе заполучить! Тяжко всё время быть одной-одинёшенькой, хочется, как и каждой бабе, взора чистого, речей пламенных, губ нежных. Пусть и хаживали к Лукерье бобыли да мужики женатые, да только никто не приживался, все в страхе её покидали. Как начинала она при них колдовать, травы нарезать, заговоры шептать, начиналась в избе свистопляска… Крестились мужики, сбегали. А как ужас подзабудется, так снова приходят на порог, глазами масляными глядят, да не подпускает больше таких к себе Лукерья, научена.