Высшая степень обиды

Мы снова шли, не останавливаясь и не ускоряясь – по мокрому асфальту, с налипшими на него редкими, чудом уцелевшими листьями. Обычно, стоило им осыпаться, и штормами всю эту разноцветную красоту моментально сметало к подножию скал. Андрей шагал ровно и уверенно, а я тянулась за ним.

Это было необъяснимо, но с каждым шагом мне становилось все спокойнее – он сказал, что вчера все понял. И при этом не обвиняет меня, и ничего не требует. Вот только хочет… так мало ли? Я тоже хочу много чего – подняться, наконец, на катер и чтобы вода за бортом, и уплывающий берег, и пускай бы еще дождь... За ним вообще ничего не будет видно.

Все-таки я оставляла за спиной много хорошего. Может потому и не поднимала глаз и не смотрела вокруг – прощаться было жаль . Как и всегда, когда покидаешь насиженное место и обратно возвращаться не собираешься. Но успокоившись в одном, я уже надумала себе другое – снова переживала о нем – о Зацепине.

– Вы очень помогли мне, Андрей, – осторожно начала я, – и сейчас помогаете. Спасибо вам. Извините, если нечаянно дала повод понять что-то не так.

– Нет, – оживился он и даже улыбнулся: – Ничего такого. Вы не переживайте, я нормально пройду через это, справлюсь. Вы сейчас уедете, пройдет время… Вы меня не жалейте, я же вас не жалею? Жалеют жалких.

Я согласно кивнула. Он точно жалким не выглядел. А я вот скорее да, чем нет. И не отказалась бы, чтобы меня пожалели – иногда этого хочется и нужно, поэтому и еду к маме. Мы вышли на набережную, и пошли к нужному пирсу. Я уже видела фигурку Саньки, которая стояла у ограждения и смотрела в сторону залива. Меня она еще не заметила. Андрей остановился.

– Зоя… я мог бы, но не пойду с вами в Мурмаши. Думаю, так вам будет спокойнее. Но там вас встретит мой товарищ, Сашка Смирнов – тоже каплей. Я сказал, чтобы он пришел в форме, так вам проще будет узнать его. Он поможет с вещами, – и вздохнул, увидев, как я поднимаю брови, открываю рот…

– Не отказывайтесь, все равно я уже договорился. Сейчас я занесу вещи на борт и возьму билет. А вас уже ждет Александра Витальевна. Всего вам хорошего, Зоя.

– И вам, Андрей… и вам тоже, – искренне вырвалось у меня.

Он кивнул и ушел вперед, а я подошла к Сане. Стала рядом с ней, сунула ей в карман ключи и тоже уставилась на темную грязноватую воду, плещущуюся о бетонную стену пирса. Маслянистые радужные пятна, окурки, затасканный полиэтиленовый пакет… мусор завихрениями ветра собирало и относило в сторону. Печально… холодно…

Саня шевельнулась, потерла ладонью лоб – точно как Пашка, и вдруг выдала:

– Хорошо, что ты уезжаешь.

Я помолчала, вникая, потом сообразила и кивнула.

– Ну да. Я тоже жду, что там станет лучше. Перепугались? Ничего, победим, Саш… и болячку тоже.

– Хорошо, что ты уезжаешь, – проскрипела Санька чужим, незнакомым голосом, – уезжай и не звони – ни мне, ни Паше. Тебя слишком много, Зоя. Много в нашей жизни… слишком. Просто исчезни, ладно?

– Ладно…? – переспросила я, не веря теперь уже своим ушам.

– Вот так. Уезжай. А то… – задохнулась Санька словами, – надоело!

– Саня, что у тебя случилось? Что конкретно случилось со вчерашнего дня, объясни мне, пожалуйста? – спросила я тоже незнакомым – низким голосом. Наверное, самым низким, которым когда-нибудь говорила – сдавило горло.

– Ничего, – выдохнула она, – просто случайно услышала – еще раньше… Сысоева рассказывала, как охотится на Витьку. Я не сказала тебе. Может там пустой треп, а ты бы накручивала... И Пашке тоже не сказала, а теперь он как-то узнал! « Зоя пострадала»… Я виновата, что Витька повелся?! Я его заставляла?! Пашка не верит, орет – я специально завела тебя туда, таких совпадений не бывает. Мировой заговор против Зои!

– Не истери, – глухо огрызнулась я, – я тебе верю, я все помню. Все это выеденного яйца…

– Да! Витя вообще ничего не стоит – ты просто плюнула на него и забыла! Сдохни, Витя! Моя семья не стоит! Потому что из-за моей «подлости» он… в общагу собрался, – всхлипнула Санька, – да что такого я сделала? И ты бы на моем месте...

– А почему все-таки? – отстраненно спросила я.

– Не знаю! Довольна? – крутнулась она и быстро пошла от меня, бесшумно ступая мягкими подошвами туфель, которые мы недавно выбирали вместе.

Я еще постояла, вяло раздумывая – позвонить Пашке и спросить под какую раздачу я сейчас попала? Санька... ничего мне не сказала, молчала и ждала что будет. Наблюдала… Что бы сделала я? Я бы тоже ей не сказала, но дряни все патлы выдрала. И обязательно поговорила с Пашкой, вправила ему мозги.

В уши настырно лезли, отвлекая, посторонние звуки – плеск воды, резкие крики бакланов и чаек, голоса людей, тихий шум мотора, работающего пока еще вхолостую… и все это будто откуда-то издалека. Такой звуковой эффект иногда получается летом возле большой воды, на пляже. Мужской голос прозвучал совсем рядом, возвращая меня в реальность:

– Держите билет, Зоя. Вещи уже на борту, вам пора.

Я не представляю, что он там увидел – на моем лице… или в глазах? Потому что я даже не говорила ничего – молчала. Значит – выражение лица. Он уже начал отворачиваться, собираясь уйти, но задержался на нем взглядом и замер. Вгляделся внимательнее и шагнул ближе, став вплотную ко мне. Обнял теплыми ладонями за щеки, наклонился и прижался к моим губам.

Просто коснулся своими губами, а я не оттолкнула. И поцелуй превратился в самый настоящий, но очень легкий и бережный, очень теплый и нежный. Так прикасаются к самому дорогому, опасаясь навредить по неосторожности. Вот с таким почти невыносимым трепетом я целовала только своих новорожденных мальчишек. Тогда мои губы являлись средоточием всей той немыслимой нежности, сумасшедшего восторга и робкого благоговения, что буквально переполняли меня.

А потом стало холодно – он отстранился и ушел. А я пошла к сходням. Как во сне, который все не прекращался после слов Саньки.

И стало мне, наконец, совершенно все равно – кто и что обо мне подумает. У меня жизнь рухнула! Почему обязательно нужно бояться, что поцелуй этот однозначно видели многие...? И что сплетни, и что обязательно дойдет потом до Усольцева. Что теперь будут трепать мое имя дольше, чем предполагалось раньше, гораздо дольше – в костер щедро подброшено щепок, и он получил новую, еще более яркую жизнь.

И ладно! Я не жалела. Потому что этот поцелуй был одним из лучших в моей жизни. Таким и останется, потому что никто и никогда не испортит впечатления о нем, даже сам Зацепин – я не дам возможности. По той простой причине, что продолжения не будет – ни хорошего, ни плохого.

Просто буду помнить этого мальчика, который поддержал меня своим вниманием и нежностью, когда стало плохо. Так плохо, что я даже не знаю… И вдруг нечаянно получился прощальный подарок, нежданный сувенир на память о Севере. Надо же…

Голова была легкой и пустой. Я села в кресло и отвернулась к иллюминатору. Подумалось, что не мешало бы протереть его снаружи – соленые брызги, успевая высохнуть, испятнали толстое стекло, делая его неудобным для взгляда. И все равно я видела сквозь него мужскую фигуру в светло-коричневой ветровке. Опираясь на ограждение, и не обращая ни на кого внимания, Андрей стоял и ожидал отхода катера. Он никуда не уходил и ни от кого не прятался.

Звук мотора стал отчетливее, вибрация палубы усилилась и передалась ногам, пейзаж за бортом поплыл – катер сдавал назад. Я все еще видела его. И подняла ладонь, плотно прижимая ее к стеклу. Он должен был понять, что я так прощаюсь и совсем не сержусь. Потом причал с провожающими медленно ушел в сторону, катер набирал ход. Я достала мобильник и позвонила Пашке.

– Паш, ну хоть вы не сходите с ума. Зачем из-за одной глупости...?

– А ты уже считаешь, что из-за одной глупости не стоит...? Так, может, останешься?

– Ты сам меня выпер!

– Да потому что здесь ты сдохнешь! Мне разорваться между вами? Не лезь в это! – отрезал он, – я сам разберусь. У меня один друг и ему сейчас крайне хреново. Отдохни, Зоя, просто отдохни там и не лезь. Я позвоню сам. Все будет хорошо, не нервничай. Ты приняла таблетки?