Страница 46 из 46
Стало быть, другие должны догадываться, что я немец, - ведь я же действительно по крови немец. (Года два назад на бармитцве в синагоге кинорежиссер Сидни Лумет поинтересовался, голландец я родом или датчанин, а я ответил чуть слышно, так что ему по движению губ пришлось догадываться: нацист. Лумет рассмеялся. Когда мой первый брак совсем разваливался, я одно время ухаживал за одной очень симпатичной еврейской писательницей, и как-то услышал, как она меня по телефону представляла своей подруге - "знаешь, настоящий штурмовик".)
Меня спрашивают, какие чувства я испытываю по случаю объединения Германии, и я отвечаю, что в немецкой культуре многое нам нравится как раз оттого, что создавалось не в единой Германии, а в разных. Из созданного в единой Германии многое воспринимает.ся с отвращением.
(Немцы, которые живут в Германии, страшный народ из-за того, что с удовольствием будут сражаться против других белых людей. Когда я был в плену, один наш конвоир - его ранили на Восточном фронте - все потешался над англичанами, похваляющимися своими имперскими свершениями. Он говаривал нам на своем чудном английском: "Они только с негритосами воевать умеют". Если этот конвоир еще жив, а значит, видел, как мы лихо управились в Гренаде, Панаме, Никарагуа, тогда он и про нас скажет: с одними негритосами воевать умеют.)
Во время первой мировой войны (меня еще на свете не было) все немецкое до того поносилось у нас в стране гражданами английского происхождения, что ко времени второй мировой войны не осталось никаких специфически немецких институций (моего собственного отца я тоже не исключаю, говоря об этом.) Среди нашего белого населения те, кто когда-то были немцами, сделались (в порядке самозащиты, а также из нежелания, чтобы их как-то соотносили с кайзером Вильгельмом, затем с Гитлером) наиболее окультуренной средой: почти никаких племенных признаков. (Гете - это кто такой? А Шиллер? Осведомитесь, пожалуйста, у Кейси Стенгеля или у Дуайта Дэвида Эйзенхауэра.)
Каждый четвертый американец происходит от немецких иммигрантов, но ведь никому из состязающихся на арене политики в голову не придет выдумывать что-нибудь такое особенное, чтобы завоевать голоса избирателей. (По мне, так все равно.) Жаль мне только одного: движение свободомыслящих, объединявшее главным образом американцев немецкого происхождения, сгинуло без следа, а ведь оно могло бы сделаться искусственно созданной большой семьей для миллионов хороших американских граждан, не находящих ответа на серьезные вопросы, касающиеся смысла жизни, - кто же сочтет ответами всякую издавна повторяемую чушь?! До первой мировой войны свободомыслящие во многих городах образовывали собственные корпорации, устраивали веселые пикники и прочее. Если нет Бога, на что опираться, пока человек пребывает на земле, хоть срок его пребывания недолог? Оставалось в таких условиях опираться только на свое сообщество. Отчего надо поступать по справедливости и нельзя поступать дурно, ведь они знают, что нет никакого Рая и Ада? А оттого, что добро вознаграждает само по себе.
Сохранись объединения свободомыслящих по сей день, одиноким приверженцам разума, наследникам Просвещения не пришлось бы отчаянно и безуспешно искать родную душу и отказываться от собственных интеллектуальных дарований, словно на плечах у них не головы, а фонари из тыквы с прорезями для глаз и губ.
...Мой прапрадед Клеменс Воннегут в самом начале нашего продажного и кровавого века сочинил у себя в Индианаполисе эссе про свободомыслие. Сам он в святые явно не годился. Держал скобяную лавку ("Вы у Воннегута спросите, наверняка припас") и посвящал себя медитациям на западный манер, то есть книгами зачитывался. Сочинил он нечто столь же земное, как клятва Гиппократа, тысячи лет остающаяся кодексом чести для настоящих врачей. Экземпляры этого сочинения я передал в Публичную библиотеку в Нью-Йорке и в Библиотеку Конгресса.
Ну вот и кончается еще одна книжка, написанная - поверить трудно! - не кем иным, как мною. (Когда я жил на мысе Код, то как-то нанял плотника, который в одиночку пристроил к моему дому флигель. Закончил он работу и сказал: "В жизни ничего такого делать не приводилось. И как только я справился?" Вот и Вселенная - разлагается, однако же все еще цветет, еще не завершила стадию развития. Этот плотник был немец, но не тот, который на самострел пошел (см. предисловие. Его зовут Тед Адлер - а по-немецки "адлер" означает "орел", - и родился он в Америке. А с немцами он дрался в Италии.)
В своей самой первой книге "Механическое пианино" (вышедшей всего тридцать восемь лет тому назад, когда транзисторы еще предстояло довести до рабочих кондиций, и машины, которые сделают людей ненужными, представляли собой этакие громадины с вакуумными трубками, где и происходил процесс мышления) я задал вопрос, на который теперь ответить еще сложнее, чем было тогда: "Для чего нужны люди?" И ответил: "Для того, чтобы обслуживать машины". А в книге, написанной перед вот этой - она называется "Фокус-покус", - я признаю: все желают конструировать машины, зато обслуживать их не хочет никто. Так все и вертится по кругу. Ладно, хорошо еще нам помогают юмор, музыка и способность говорить правду.
(Вторая самая замечательная шутка - та, которую мне рассказал прекрасный комик Родни Дейнджерфилд. Мы с ним были вместе в кино. И он говорит: был у меня дед, прославившийся своей чистоплотностью. Соседи о нем судачили - еще бы, старик принимал ванну по шесть, семь, восемь, иногда по двенадцать раз на день. А когда умер, траурный кортеж по пути на кладбище свернул к автомойке, чтобы ни пятнышка на бортах не осталось.)
Что же, пришло опять время произнести Auf Wiedersehen.[39]
Тот, кого я особенно часто вспоминаю, выговаривая это Auf Wiedersehen (хоть мне и известно, что жизнь - лишь короткий промежуток между чернотой и чернотой), - конечно, Бернард 0'Хэйр.
Мой прадед Клеменс Воннегут завершает свое эссе о свободомыслии собственным переложением из Гете. Думаю, неплохой он подал пример посостязаюсь с ним в поэзии и я:
Все, вся подчинено
Законам вечным, изменить их невозможно,
Всему на свете суждено
Свой круг бытийственный свершить.
Но только человек один способен
Того добиться, что немыслимым считают,
Способен различить добро и зло,
И выбор сделать, защитив его.
Остановить мгновенье он способен.
Лишь человеку этот дар отпущен:
Вознаграждать за подвиг, пошлость пресекать,
Спасать отчаявшихся, исцелять недужных,
Распутав хаос, отыскать разумного крупицы,
Чтобы во благо людям обратить.
39
До свидания (нем.).