Всадник

…Иже еси… Нет не вспомнить…

И вдруг… Слова явились сами.

… Отче наш, Иже еси на небесех!

Да святится имя Твое, да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполнявши всякое животное благоволения. Аминь!

Слова приходили сами собою, легко, словно знал я их всегда и верил в их волшебную силу. Щеки мои стали мокрыми, я забыл уже как это бывает, и тем не менее, не стеснялся. Кого? Да самого себя, кого же еще. Мне показалось, что в этот миг я наконец понял, что означает слово Благодать…

Христово Сознание входило в меня.

…А Конь уже танцевал подо мной, и я чувствовал его нетерпение, я чувствовал, что все уже кончилось, и в то же время чувствовал, что… все только начинается. Они были там, и они смотрели на меня, я протянул невидимую руку, и гробница Фараона перестала рушиться, на миг, но этот миг мог стать вечностью, и я продлил его, и засмеялся. Сквозь слезы. И сжал кулак и кажется, кому-то грозил, и невидимое ухо услыхало, и взгляд, данный космосом, увидел их так ясно, что захотелось зажмуриться, но эти новые глаза не могли жмуриться. И кэп покачал головой и смущенно пожал плечами, мне не нужно было говорить, а ему все было понятно, он покачал головой отрицательно и положил разрубленную руку на плечо старлея.

« Нет смысла Всадник,- говорил кэп,- я снова на Пути, и здесь у нас похоже перекресток. Все хорошо… Саня…»

И они замерли как изваяния, как два истукана с острова Пасхи, и глядели на меня спокойно и ободряюще.

Я кивнул им мысленно, и они пропали, спокойно, как исчезающие за горизонтом пароходы.

Старуха меж тем сняла свою шляпку и я увидел, что волосы у нее абсолютно седые. Она взяла под руку профессора и повела куда-то по зеленой тропинке, а Карлыч смущенно кивнул мне и растерянно пожал плечами.

Я улыбнулся ему ободряюще и они ушли.

Потом, потом все мои подходили по очереди, каждый жал мне руку и Клим, и Маноло, и Джон. И конечно одним из Следующих был Марсильяк, и с ним был его друг, как звали его? Кажется Дже… А впрочем… Он вертел пальцем у виска и смеялся, другой рукой он показывал на меня. И я понял. Виконт был здесь, да он же и не пропадал никуда… Дже понял, что я понял и исчез, хлопнув в ладоши. А где-то из-за уха, внутри моей головы, кто-то сказал «ку-ку». А я сказал «привет»!

И я знал, что у них был свой путь, а у меня свой, и тоска схватила меня за горло так резко, что я заплакал, но слезы мои, как и смех стали Серебром и я почувствовав это успокоился. А где же…

Где же Вера? Ее почему-то не было. Ну так, значит так. Что я знаю об этом? Что делать Ей здесь?

Что-то теплое ткнулось мне в руку и всхрапнуло. Конечно, как мог я забыть? Долой печаль, долой сомненья, тебе назначен долгий путь. Сто грамм прими для направленья и про закуску не забудь… Сегодня сочинялось особенно легко.

Всем спасибо, было очень забавно, как сказала одна мудрая личность, собираясь покинуть сей суетный мир… Кто знает, поймет. Что это на сей раз? Конец? Или…

Что-то или кто-то внутри меня кричал, что нельзя, что пора уже, но я легонько тронул скакуна коленом, и он плавно, от танцев, перешел к движению по направлению к снова рушащейся пирамиде. Потом все быстрее и быстрее.

Сон это был или явь уже не имело значения. Также как и номер измерения. Я успел…

Кто-то бубнил мне в ухо голосом Хранителя:

«Заповеди: почитай старших, не говори лишнего, не делай ненужного, не думай, если никто не просит, любить все»…

Я слушал и не слушал. Потом я увидел.

…Она лежала почти на самом пороге, наверное, она ползла, и громадный камень раздробил ее ногу. Лицо было серым и неживым, крови почему-то уже не было, это был финиш без дураков… Я спешился, поднял ее, и стараясь не глядеть вокруг, уложил поперек коня.

« Нельзя!» - завопил тот же голос

«Да пошел ты…» - без всяких эмоций ответил я мысленно и взгромоздился на спину скакуна.

Потом я понял, что голос шел извне. Алголиэль был здесь, с таким же серым лицом, как у Одинцовой, он парил над руинами и вопил, не раскрывая рта.

Я развернул коня и мысленно добавил:

- Заткнись… Орешь как потерпевший.

Его лицо задергалось и поплыло, и он исчез. Что-то еще рушилось, но этого я уже не видел. Я видел и чувствовал, только дорогу, коня и… Веру.

И тут я увидел, как на месте рухнувшей пирамиды вставал величественный и живой в ласковых лучах восходящего солнца славный град Маградон. И мы ехали по улицам и видели лица людей и дома, и кипарисы, и все было как тогда. Только легкое облачко печали сопровождало нас. Но через мгновение за нашими спинами снова слышалась музыка и снова слышался смех…

х х х

« Меня так мало…»

(И. Христос)

Скакали мы долго, наверное, несколько лет, мой конь совсем выбился из сил, вздрагивал и храпел. Казалось, что нет конца серой равнине, насторожившейся в ожидание ливня.