Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 74 из 299

– Я этого не говорил. Просто все это наводит на определенные размышления, а ошибаться в этом деле не хочется, ведь речь идет о жизни и судьбах не только взрослых людей, но и их детей. К тому же прошло слишком много времени, почему же только сейчас, судя по этим бумагам, все вскрылось? Тебе не кажется это странным? Сам пойми: мы тут не просто папирусы по стопкам раскладываем – за каждой такой грамотой стоит жизнь человека, а может, и не одна жизнь.

– Ну, тогда давай проигнорируем этот документ и тем самым станем предателями, которые поспособствовали укрывательству того преступления, которое Помпей здесь раскрыл. Тут два варианта: или мы, или они, и третьего не дано! Так что решать надо здесь и сейчас. Как ты там сказал? За этими бумагами стоят жизни? Ты прав, и это в том числе и наши жизни. Да не допустят боги, чтобы Помпей написал донос на то, что послал на рассмотрение важные бумаги, а мы с тобой почему-то не дали им ходу. И что тогда? У тебя ведь есть семья? Вот видишь, и у меня тоже, – недвусмысленно намекнул Адриан и пристально посмотрел на старого сенатора, пожирая его взглядом и давая понять, что если Ларгий даст слабину, то он не смолчит об этом. Ведь зачем государству на такой должности слишком сентиментальный и нерешительный человек? И пусть у него за плечами больше двадцати лет работы в сенате, молодой волк не упустит шанса избавиться от старого вожака, если тот проявит слабость. Уж он-то, Адриан, точно не побрезгует доносом, чтобы и Ларгия тоже наказали и приговорили к каре, как в свое время приговорили теперь уже бывшего сенатора Терентия. Пора уступать дорогу молодым и решительным: если ты не с нами, ты против нас!

Старик Ларгий прочел все это в глазах нагловатого юнца. Он понял, что тот не будет особо церемониться с ним из-за своего горячего нрава и что сенатор может умереть не в чистой, теплой постели, если сейчас не пойдет ему на встречу и не вынесет приговор этим несчастным. Бумаги, лежащие перед ними, оставалось только утвердить и отдать на подпись императору. Пристально смотря друг на друга и не отводя взгляда, два сенатора вели невидимую дуэль между здравым смыслом и мудростью с одной стороны и горячим нравом, смешанным с молодой и буйной кровью, с другой. Но Ларгий понимал, что проигрывает, проигрывает так, как всегда проигрывает старость молодости и напору. Он знал это по себе: раньше и он был таким же, как этот юнец, но теперь прыть и безрассудство ушли, уступив место опыту прожитых лет и здравому смыслу. Вот только кому теперь были нужны его мудрость и опыт?

– Что у вас здесь происходит? – проговорил подошедший к ним Келестин, заметив напряженность на лицах собеседников. Глядя на лежащие перед ними бумаги, ставшие причиной разногласий, он поинтересовался: – Интересно было бы узнать, что заставило вас так задуматься? Что это за проблема, из-за которой на вас обоих лица нет?

Сенаторы перевели на него свои испепеляющие взгляды. Они будто бы решали, кто первый скажет и не ошибется со сказанным. После непродолжительной паузы Келестин, не дождавшись ответа, нетерпеливо спросил:

– Что вы молчите, как рыбы, выпучив друг на друга глаза? Или вы что-то скрываете от меня?! – проговорил он на повышенных тонах, уже немного нервничая.

– Ну что ты? Что мы можем скрывать друг от друга? Все нормально. Просто у нас тут маленькая дилемма… – немного запнувшись и глядя на молодого оппонента, проговорил Ларгий.

– Да вот, решаем, какое наказание должны понести люди, которые скрывали налоги на протяжении более десяти лет, подрывая финансовую стабильность казны. И заодно думаем, сколько еще таких, как вот эти, живут и здравствуют на просторах империи, – кивая на бумаги, добавил молодой сенатор и пристально посмотрел на старшего товарища, явно рассчитывая услышать с его стороны поддержку в свой адрес.

– Это правда? И эта мелочь вызвала у вас какие-то сомнения и вопросы? – посмотрев на них изумленным взглядом, проговорил Келестин.

Старый сенатор, потирая руки, вздохнул и с неуверенностью ответил:





– Да, это так.

– Так в чем дело? Отдайте на подписание эти бумаги с вашим отчетом императору, и дело с концом! Не забивайте себе голову этим мусором, а наказание будет, не сомневайтесь. Таких людей только так и надо учить, чтобы другим неповадно было. Давайте мне эти документы, я вам помогу, – протянув руку, сказал Келестин.

– Да, конечно, само собой, – сдержанно улыбнувшись, ответил молодой сенатор и тут же передал в руки Келестина все бумаги.

– Ну, вот и решилась ваша дилемма по поводу справедливого наказания, – задорно проговорил Келестин. – Я ценю такую преданность и основательный подход к работе, но теперь можете расслабиться и не забивать себе голову подобными мелочами. Уверяю вас, наказание будет справедливым!

Он взял свертки и направился с ними прямо к императору Тиберию.

 

Ливия сидела за столом со своими детьми, причем в полном семейном составе, что в последнее время было редкостью. Все дети смеялись и слегка дурачились, и мать иногда одергивала их, чтобы те не сильно баловались за столом. Лишь Мартин был спокоен, однако немного напряжен. Он давно уже вышел из того возраста, когда мог позволить себе эти детские забавы, и в нем уже чувствовался серьезный молодой человек, которому слишком рано пришлось повзрослеть. С подачи Марка и Сципиона он, как и его друзья, все больше отдалялся от родных. Пообедав, Мартин скупо поблагодарил мать, вышел из-за стола и стал быстро собираться в дорогу. Он прекрасно знал, что его друзья сейчас на больших играх в честь нового храма бога Марса. Мартин хотел присоединиться к ним, однако мать еще несколько дней назад запретила ему посещать кровавые игрища, и он, не в силах перечить ей, смирился с ее решением. Ливия понимала, как он был обижен: и без того скупой на любезности сын стал еще более молчаливым и замкнутым с нею. Она осознавала и то, что держит его у своего подола, хотя Мартин хочет такой же свободы, какой располагают его друзья. Но он был единственным мужчиной в семье, кормильцем, и на нем сейчас держалось практически все хозяйство. Отпустить его в свободное плавание она не могла, да и не хотела: слишком уж сильна была ее материнская любовь к нему. Ливия смотрела на него с гордостью и легким чувством сожаления, которые вместе и образуют материнскую привязанность к своему чаду.