Страница 72 из 299
Он торопился в свою скромную обитель. Шел он быстро, опустив голову и стараясь ни с кем по пути не разговаривать. Он вполне осознавал то, что в скором времени должно было случиться. Держа руки перед собой и нервно потирая ладони друг о друга, он лишь изредка подымал голову и озирался по сторонам.
Проходя мимо домов, Помпей ненароком обернулся и увидел рядом с одним из них троих играющих детей. Смеясь, они бегали друг за другом, кувыркались на траве и шалили. Помпей невольно остановился и некоторое время пристально смотрел на них с каким-то непонятным выражением лица, отчего казался нелепым, потерянным и опустошенным. Его взгляд стал стеклянным, и он, практически не моргая и не шевелясь, продолжал наблюдать за детской игрой. Вскоре из дома вышла женщина. Она была уже немолода, но хотя на ее лице, фигуре и взгляде оставили свой след пережитые беды и заботы о хозяйстве, которое она содержала в одиночку, ее вид до сих пор будоражил старого Помпея. Действительно, Ливия в свои годы была по-прежнему стройна и привлекательна. Увидев ее, он испугался и спрятался за дерево. Его сердце тяжело застучало, а в груди тоскливо защемило. Только теперь он отчетливо осознал, что сейчас видит то, чего завтра уже не будет. Не будет задора в детских глазах, не будет такого спокойного вида у Ливии, не будет и его, спрятавшегося здесь за деревом, – ничего больше не будет. Женщина некоторое время смотрела в сторону, именно туда, где за могучим стволом прятался ничтожный и мелкий человечишка, ища укрытия от самого себя и от своей зависти и корысти. Вскоре к ней подбежали дети и обняли ее. Она, нежно положив руки на плечи своих чад, продолжала смотреть в прежнем направлении, словно предчувствовала своим материнским сердцем нечто недоброе, исходящее с той стороны. Помпей испуганно выглядывал из-за дерева, присев на корточки и боясь пошевелиться. Он с ужасом запечатлевал в памяти картину развернувшейся перед ним идиллии, которая с его подачи с рассветом следующего дня канет в небытие. Ливия, помедлив еще немного, обратила свой взгляд на детей и, улыбнувшись им своей материнской теплой улыбкой, повернулась и повела их к дому. Словно парализованный, Помпей сидел, не шевелясь. Во рту у него пересохло, дыхание сперло, его стало неприятно подташнивать, и он медленно съехал с корточек вниз по стволу дерева, безвольно сев у его корней. Оскалив зубы и склонив голову к груди, он вцепился руками в землю и, не произнеся ни звука, стал рвать дерн вокруг себя до тех пор, пока не сломал ноготь и боль, пронзившая руку, не привела его в чувство. Так он и просидел там до сумерек и, убедившись в том, что его никто не заметит, исчез.
До этого момента в голове Помпея проносились разные мысли, противоречащие друг другу. Но все уже было решено, и отступать назад не представлялось возможным, так как, поверни он сейчас все вспять, подлог был бы раскрыт. За клевету и подделку государственных документов его в лучшем случае прирезали бы прямо дома, в худшем… В худшем за дело взялись бы римские палачи, а уж они-то знали свою работу – это Помпей понимал лучше многих. Наказание было бы неизбежным, и никто и не вспомнил бы про его заслуги.
«Время все лечит. Нет, это выражение явно не для меня и не про меня! Я долго терпел, но ты, Ливия, сама виновата! Однако ждать осталось недолго: твоя любовь к детям заставит тебя приползти ко мне на коленях, дабы они не подохли от голода!» – думал он, пытаясь оправдать свои действия хотя бы перед самим собой. Помпей малодушно отрекался от того, что сам же и запустил. Машину смерти и разорения человеческих жизней было не остановить. Ее шестерни уже начали вращаться, приводя в действия безжалостные жернова. Нет ничего страшнее механизма под названием «система»: от нее нет пощады, если она направлена на простого смертного.
Помпей добрался домой уже за полночь, но уснуть так и не мог, нервно ворочаясь с боку на бок. То ли Помпей сдал свои позиции и стал больше думать о том, что он делает, то ли у него просто проснулась совесть, то ли с возрастом он стал менее решительным. Однако, что именно заставляло его так тревожиться, было известно только ему одному.
«Ну что ж, по крайней мере, основная причина моей головной боли, которая не переставала меня мучить на протяжении всего этого времени, устранена! – гнал он мысли об увиденном. – Да, на войне не бывает так, чтобы мирные жители не пострадали. Лес рубят, щепки летят! Поэтому все будет так, как будет. Если ты не поняла по-хорошему, остается только кнут. Соберись ты, в конце концов, тряпка!» – встав с кровати и, отхлестав себя по щекам, приказал Помпей самому себе, убеждая себя в правильности своего поступка. Затем он рухнул набок и крепко уснул.
Наступило утро. Ливия, как и всегда, начала готовить завтрак для своих детей. Для всех, кроме Мартина, который теперь уже и дома-то не каждый день появлялся. Мартин вырос, и его вместе с друзьями на поруки взял некий человек по имени Марк. Она знала об этом богатом и довольно странном сенаторе совсем мало. Впрочем, знать многого она и не хотела – мать просто искренне радовалась за своего сына, и скупого факта, что у того все хорошо, ей было вполне достаточно. Ливию не могло не утешать, что после всего, что с ними произошло, Мартин наконец-то понемногу стал чувствовать в себе силы и обретать уверенность в завтрашнем дне. Она прекрасно понимала, что времени на завтрак у него и правда нет. Ливия на это и не обижалась, просто иногда скучала по сыну, ведь он был так похож на своего отца, которого давным-давно не стало. Иногда она плакала, так, чтобы ее никто не видел, потому что очень любила Аврелия, а глядя на Мартина, узнавала в нем мужа. Иногда дети замечали ее печальный вид и спрашивали, что с ней случилось, но она только робко улыбалась, украдкой вытирала слезы подолом платья и отвечала, что, мол, соринка в глаз попала, а затем уходила к колодцу, чтобы умыться и прогнать из головы мысли о былом, которые до сих пор не давали ей покоя. Но вместе с тоской в ее сердце жила благодарность друзьям покойного мужа, которые не бросили ее в трудную минуту с маленькими детьми на руках и с первых дней во всем ей помогали. Каждую ночь она молилась богам, чтобы они дали ей сил вынести жестокий удар судьбы, обрушившийся на нее и ее детей, и проявили милость ко всем тем, кто в трудный момент был к ней добр и всегда помогал, несмотря на собственные несчастья.