Пандемониум

- А чего же тут понимать? – вздохнул Пьеро. – Все просто. В безумном и страшном мире, в безумной и страшной стране, в безумной и страшной семье в безумную и страшную эпоху родились…

- Безумный и страшный… – продолжил за него Арлекин и тут же шутливо осекся.

- Прекрасный и талантливый «Вы».

- Вам родиться бы лет на сто пораньше, – проникновенно и задумчиво промолвила Коломбина, все это время разглядывавшая себя в карманное зеркальце. – Когда вчера, сегодня и завтра было одно и то же. Жить в усадьбе, просыпаться под пение жаворонка и стук крестьянского топора, дышать чистым, живительным воздухом, подставляя лицо нежной лазури.

- В рессорной бричке на бал, – дополнил Арлекин, заулыбавшись. – Ночные аллеи, страстные признания, поцелуйчики.

- По вечерам при свечах писать стихи, – мечтательно поддержал Пьеро. – Господи, какие шедевры вышли бы из-под вашего пера! Едете в бричке, за вами толпа босоногих детей, а вы им бросаете горсть конфет. А потом сами же это с негодованием описываете.

- Для крестьян вы были бы добрым божеством, для соседей милейший, почти святой юноша. И никаких усилий от вас бы не требовалось, просто быть собой. А вместо этого – фи! – Коломбина брезгливо поморщилась. – Грязь, хамство, война…

Это было явное издевательство, однако Евгений уже чувствовал, что готов расплакаться от той великой несправедливости, жертвой которой он пал, впервые увидев свет. Либо орать в иступленном гневе.

- Ваши переживания за страну, – вновь заговорил Пьеро. – лишь ни что иное, как переживания за себя внутри этой страны, верно?

- Ваша влюбленность произрастает из страха встретить смерть в одиночестве.

- Ваши стихи – попытка закрепиться в этой жизни хотя бы с помощью искусства.

- Что вам надо? – проскрипел зубами Евгений.

- Помочь тебе! – дружески улыбнулся Арлекин.

- Ты кажешься себе стариком, потому что совершенно запутался, – продолжал Пьеро уже без издевки. – Ты чувствуешь, что мир обманывает тебя, что он не показывает тебе, какой он на самом деле. Ты не можешь найти ключа. Есть два способа узнать, правду.

- Какие? – прошептал Евгений.

- Первый способ неприятный. Ты найдешь его на лезвии своей бритвы, в барабане револьвера, под колесами трамвая или в ледяной воде Москвы-реки.

- Можно наесться спичечных головок, – со знанием дела заметил Арлекин.

- Второй… ты его уже видел этим вечером.

Евгений хотел возразить, что он никого не видел, но вдруг перевел взгляд на белое лицо Мсье Фантазма и заметил, как тот подмигнул ему сквозь черную линзу, дернув скулой.

Это было так жутко, что его пробила дрожь.

- Нет, нет, нет… Я вам не верю! Вы его слуги! – заорал Евгений, испытывая дикий страх животного угодившего в западню. – Вы обманываете меня!

- Зачем нам тебя обманывать? – развел руками Пьеро. – Зачем тебе обманывать самого себя?

Евгений вдруг понял, что никаких кукол на сцене нет и не было. Он оглянулся на доктора Беннетта, чтобы спросить, что происходит. Соседнее кресло было пусто. Исчез и Мсье Фантазм. Он сидел в зале совершенно один. Неожиданно весь зрительный зал, весь театр начал сворачиваться и уходить вниз, под землю на манер водоворота. Евгений вскрикнул, чувствуя, как паркетный пол плывет у него под ногами. Он бросился к выходу, начал перелезать через спинки кресел, прущих на него, словно льдины во время ледохода. Далеко, безнадежно далеко белела спасительная дверь… Через мгновение он уже кружился в чудовищной воронке, уходя все глубже и глубже в черноту, захлебываясь вихрем опилок, в который превратился пол. Услышал собственный вопль.

Первое, что различил Евгений был выцветший узор коричневых и золотых ниток на спинке дивана. Комнату заливал слабый, но все же прекрасный утренний свет зимнего солнца. Евгений перевернулся на спину, чувствуя нервную судорогу в ногах и омерзительную колючую сухость во рту. Слава богу! Никаких страшных кукол, никакого сумасшедшего театра… Кошмар лопнул как огромный мыльный пузырь, оставив в памяти лишь гадкое пятнышко влаги. Пройдет час и это пятно испарится без следа.