Страница 18 из 23
В далеком 1970-м году пришла в издательство девятнадцатилетняя девушка – после окончания школы. (Читать-писать умела, арифметику знала, об остальном имела смутное представление, как говорила Ирма). И ее, с четверкой по русскому в школьном аттестате, приняли…младшим редактором! А через два года перевели на должность редактора. (Вика стала редактором лишь после окончания вуза, да и то – не сразу… Ведь у нее не было «покровителя», как у Ирмы, да она и не смогла бы).
Вика представила себе Сережу – Сергея Рудольфовича Косова: 52-летнего лысеющего завреда с выпирающим брюшком и толстыми щеками. И рядом с ним – изящную, как статуэтка, Ирму. Но как она могла – продать себя?! А Ирма продала, и получила все: престижную работу ( на которую можно было ходить через день!), зарплату (на которую можно было жить припеваючи) и всеобщее уважение (все издательство знало, чья она любовница, и тронуть боялись…).
Вика вспомнила, как хвасталась Ирма, приходя на лекции. – «Я ничего не покупаю, ни духов, ни косметики, - мне все это дарят, всем очень нравится, как я редактирую!». Как могла Ирма «редактировать», учась на первом курсе, то есть – не владея стилистикой (стилистика шла у них со второго курса, а редактирование – с третьего!), не зная основ композиционного строения текста и – что греха таить? – не вполне владея грамотой (диктанты за нее писала Вика, она была настоящей подругой и успевала написать оба варианта зачетного, повышенной сложности диктанта).
Вот же тварь продажная! А с виду ангел, – разозлилась Вика. И словно услышала Ирму: «А может, так и надо? Все лучше, чем как ты, неудачница… Докатилась – до собеса!». А может, так и надо жить, подумала Вика. Безудержно, взахлеб – как это делала Ирма, падая и вновь поднимаясь, перешагивая через условности и наплевав на мораль, готовая заплатить за успех любую цену! Чтобы потом, спустя годы, «не было мучительно больно»… Как сейчас ей, Вике.
Вика даже замуж не вышла, хотя могла бы. Но она всегда считала себя человеком долга: сперва надо было окончить институт, потом… Потом она посвятила свою жизнь уходу за мамой. Всю, целиком. А могла бы… Нет, по другому Вика не могла! Она принесла себя в жертву, хотя, в сущности, маме этого не требовалось. Вика вращалась вокруг мамы, как луна вокруг земли, и Викиному мужу тоже пришлось бы – вращаться. А никто не хотел: ведь они не были спутниками, как Вика, они были – планетами. А Ирма… Ирма была кометой! Сорвавшись со своей – теперь уже чужой, затерянной в глубоком космосе орбиты, она неслась сквозь галактики и миры, наслаждаясь стремительным полетом, и звезды запутались в ее черных, как космос, волосах. Ирма была кометой, а разве комету можно догнать?..
Вика прикрыла глаза и вспомнила себя – двадцатилетнюю, когда самое прекрасное в жизни – впереди, когда для веселья не нужна причина, а грустить – лучше вдвоем. Тогда она еще не знала, что будет лежать по ночам без сна и думать о том, что ничего уже не вернуть, ничего не исправить. Она едва доносила голову до подушки – и сваливалась в каменном сне, а просыпаясь утром, улыбалась новому дню, который обещал так много хорошего и всегда выполнял обещания…
Развлекаться они с Ирмой умели, и любили делать это вдвоем. Дуэтом, как выражалась Ирма. Обе были завзятыми театралками, обожали фортепианные и симфонические концерты и с удовольствием ездили «на Чайковского с безе», как дразнила Ирма сладкоежку Вику, - в концертный зал имени Чайковского или в Большой зал консерватории. Однажды они возвращались поздним вечером из театра и решили «срезать» - и, заблудившись в старых московских переулках, обнаружили…вполне приличных размеров ледяную горку – восхитительно крутую, с длинным, во весь двор, скатом. «Вот бы съехать!» - вслух мечтала Вика. – «А давай покатаемся! Одиннадцатый час, гулять никто не выйдет, вся горка наша!» - загорелась Ирма. Театральные сумочки – бархатная Викина и расшитая жемчужными бусинами, сверкающая в темноте двора – Ирмы – были брошены на снег у подножия горки. Ирма с Викой нашли забытые кем-то картонки – и через минуту, забыв обо всем на свете, летели с крутой горки, повизгивая от восторга. Съехали сидя, потом лежа, потом – задом, что было особенно страшно, но они все-таки «сделали это». «А давай паровозиком!» - расшалившись, предложила Вика. И они съехали «паровозиком»…
В морозной стылой тишине старого московского двора они слышали свое дыхание. Сердце билось где-то в горле, и хотелось смеяться от переполнявшего их беспричинного, как в детстве, счастья. «Вот это жизнь!» - выдохнула Ирма. Вика заглянула в шальные глаза подруги и ахнула: Ирма была вся белая от снега, в волосах искрились снежинки (шапку Ирма не носила). Ирма поймала ее взгляд. – Что, сильно я… испачкалась? – Нет, ты не испачкалась, ты как валенок извалялась! – честно ответила Вика.
- Синильга! Шаманка! – раздался вдруг насмешливый мужской голос. (Наш человек, «Угрюм-реку» Шишкова цитирует, - механически отметила Вика) – Ну, девчонки, вы даете! Как это вам родители так поздно гулять разрешают… Вам восемнадцать-то есть?
- А если есть? – вопросом на вопрос ответила Ирма (ей тогда было 29, а Вике 19).