Добрая самаритянка

Ведя жизнь на улице, в суровых условиях, он носил на себе множество слоев одежды. Говорил, что проще таскать все на себе, чем оставлять где-то, рискуя, что украдут. Я вспомнила, каким тощим и беззащитным он выглядел в одной лишь тонкой синей больничной пижаме – тело почти не приминало матрас. Я сидела возле его постели по нескольку дней в неделю, как сидела с Генри, когда тот болел пневмонией, и гадала, насколько большую часть своей жизни мне суждено провести, глядя, как люди, которых люблю, сражаются за жизнь.

Снова осмотрела бокс; может быть, я не узнала Олли, потому что санитарки вымыли его? Скорее всего, искупали, подстригли волосы и сбрили бороду… Он терпеть этого не мог. Ненавидел любое сходство с тем мальчишкой, вместе с которым я жила в приемной семье.

Наша приемная мать Сильвия Хаггс была величайшей манипуляторшей из всех, кого я знала. Единственным положительным опытом, который я получила за время пребывания в ее доме, было умение убедить весь мир в том, что ты обладаешь качествами, которые в тебе хотят видеть, когда на самом деле ты совсем другой человек.

Она убеждала всех, будто делает важное дело: обеспечивает безопасное убежище для приемных детей – за много лет их набрался не один десяток. Но те, кто оказался на ее попечении, знали: мы здесь для того, чтобы служить ее целям.

Даже сейчас помню привкус страха, который подкатывал к горлу, когда я, невольно замедлив шаг, огибала угол и видела впереди дом, где находилась ее квартира. Когда надвигались выходные, я с ужасом думала о возвращении в обветшалое десятиэтажное здание из серого бетона. Оказаться в другой школе, без друзей и знакомых, было все-таки предпочтительнее, чем все выходные провести в обществе Сильвии.

Я могу поминутно вспомнить свои последние выходные вместе с Олли, прямо с того момента, когда вечером в пятницу поднялась по лестнице и задержала дыхание, прежде чем взяться за дверную ручку. Скрестив пальцы, я надеялась, что Олли уже будет дома, но в квартире было тихо.

В социальных службах зарегистрировали, что мы проживаем в соседней квартире. Это было жилье с хорошей отделкой, с двумя просторными комнатами, набитыми игрушками, и с кухней, где стоял холодильник, полный еды. Однако нам редко позволялось заходить туда – только когда соцработники предупреждали о своем визите, дабы проверить наше благополучие. «Говнополучие», как прозвал это Олли. Квартира, где мы жили на самом деле, была совершенно иной.

Я пинками расчистила себе путь среди старых газет и пакетов с хламом, которыми был завален коридор, и открыла холодильник, слыша, как урчит у меня в желудке. Но, как бывало чаще всего, там не оказалось ничего, кроме перегоревшей лампочки и зарослей инея. Впрочем, нашлась одинокая пицца с сыром и томатной пастой, и я поставила ее в духовку.

Я как раз резала ее на равные ломтики, когда открылась дверь и в квартиру вошли Сильвия с Олли. Мое сердце упало. По затуманенному взгляду на его лице я поняла, куда она водила его. Он взглянул на меня полуприкрытыми глазами и попытался сделать вид, будто всё в порядке, но мы оба знали, что его бездумная улыбка маскирует нечто иное. В свои четырнадцать лет Олли вплотную подошел к резкому скачку роста, однако казался намного младше из-за низкого роста и худобы. Я тоже была слишком маленькой для своих тринадцати лет. Он проковылял в свою комнату и закрыл за собой дверь.

– Как дела в школе? – спросила Сильвия, выхватывая у меня ломоть пиццы и всасывая его – словно змея, глотающая мышь. Когда футболка задралась, я заметила на ее животе свежие проколы. Должно быть, она отчаялась найти на своих руках или ногах вены, которые еще не схлопнулись. Сильвия всегда носила одежду с длинными рукавами, чтобы скрыть факт своей героиновой наркомании.

– Всё в порядке, спасибо, – ответила я.

– Хорошая девочка, – отозвалась Сильвия, потом закурила косяк и направилась в гостиную. – Пойду отдохну немного.

Я подождала, пока она включит телевизор, потом на цыпочках прокралась к комнате Олли и тихонько толкнула закрытую дверь. Я ненавидела закрытые двери. Он резко проснулся и прижался спиной к стене, словно загнанное в угол животное.

– Всё в порядке, это я, – прошептала я. – Я принесла тебе пиццу.

– Спасибо, – сорванным голосом прохрипел Олли, постепенно успокаиваясь.

Мы молча поедали пиццу с одной тарелки, и я изо всех сил старалась не замечать синяки на его запястьях и шее и корочку крови, запекшуюся в ноздрях. Я увидела красные пятна на его трусах, которые он вместе с джинсами оставил валяться на полу неаккуратной кучкой. Но знала: не следует спрашивать, что случилось и кто в этом виноват.

Олли медленно уплывал в сон под звуки радио, громко игравшего у соседей за стеной. Я пристроилась рядом, загородив спиной его тощее тело. Теснее прижавшись, перебросила его руку поверх моей груди.

– Я люблю тебя, Олли, – прошептала я, зная, что вместе нам безопаснее, чем врозь.

– Здравствуйте. Миссис Моррис, верно?

Голос доктора Котниса развеял туман воспоминаний. Я не расслышала его приближения и отпрянула, когда он похлопал меня по плечу.

– Что привело вас в наше отделение?

– Здесь мой друг Олли.

– А, верно, – ответил доктор Котнис с озадаченным выражением лица. – Не знал, что он поступил к нам.

– В прошлый раз, когда он был здесь, вы сказали, что ему нужно серьезно изменить свою жизнь и что его будущее внушает вам сильное беспокойство. Так вот, не знаю, что еще я могу сделать. Умоляла его начать постоянный мониторинг иммунных клеток, перестать пить, даже предлагала ему пожить у меня дома, в тепле и чистоте… Но он отказывается.

Губы задрожали, я поджала пальцы на руках и ногах, чтобы не заплакать. Доктор Котнис сочувственно кивнул, как будто понимал мои проблемы и видел такое уже много раз.

– К несчастью, это практически все, что вы можете сделать, – с печальной улыбкой ответил он. – Я могу попытаться поговорить с ним еще раз, если хотите.

– Да, прошу вас.

– Хорошо, предоставьте это мне. – Доктор Котнис улыбнулся еще раз и оставил меня в одиночестве возле бокса Олли.

Я ушла, так и не увидев Олли, но надеясь, что он смог почувствовать мое присутствие.

Глава 12

Пять месяцев и одна неделя после Дэвида

В конференц-зале деревенской ратуши в Грейт-Хутоне собрались примерно тридцать участниц Нортхэмптонширского женского круга. Они толпились у стола, на котором стояли поднос с бисквитами и термопот с горячей водой, и бросали чайные пакетики и ложечки растворимого кофе и сахара в разномастные кружки – большинство так, словно уже одной ногой стояли в могиле. Они пришли послушать, как мы с Мэри рассказываем о своей волонтерской работе в «Больше некуда».

Джанин отправила меня сюда вместе с Мэри исключительно по своей злобности. Она отлично знала, что моя зона комфорта распространяется только на общение с местными бизнесменами, получение грантов Национальной лотереи и организацию распродаж выпечки и поделок. И уж точно не на присутствие на сборище дряхлых развалин.

Мэри с ними было проще, чем мне. Чаще всего мне было не по себе в присутствии пожилых людей, словно мудрость и опыт, накопленные за годы жизни, давали им возможность видеть меня насквозь. Однако Мэри была исключением. Я могла оказаться маньячкой, которая перережет всех присутствующих в этом зале, но она все равно видела бы во мне что-то хорошее.

Мы сидели рядом в пластиковых креслах, стоящих перед аудиторией. Я смотрела на Мэри, а та при помощи цветных карточек запоминала, как именно зовут ту или иную женщину, к которой она хотела обратиться. Ее голос был уверенным, как будто ей было совершенно комфортно в обществе себе подобных, в то время как мне больше всего хотелось снова оказаться в нашем офисе и ждать следующего звонка.

Прошло больше пяти месяцев с тех пор, как я помогла Дэвиду, и мне уже не терпелось взяться за новую задачу. Стивен, как я полагала, соответствовал всем условиям, вот только он все еще не позвонил в третий, решающий раз.