Счастливый покойник

Кабинет Феликса Яновича был маленький – едва ли больше спаленки в его собственной квартире, но почтмейстера это вполне устраивало. В больших помещениях он чувствовал себя неуютно и немного потерянно. Здесь же все было как надо: одно большое окно, из которого открывался вид на задний двор, летом обильно заросший крапивой и лопухами, удобный стол под зеленым сукном, не менее удобный стул, напольные часы с маятником, уютно смахивающим минуты с поверхности дня. Просторную же комнату, в которой раньше располагался кабинет почтмейстера, Колбовский сразу по приезду передал под телеграф.

Устроившись за столом, Феликс Янович, наконец, счел возможным развернуть свежие, еще слегка пачкающие ладонь «Губернские ведомости». Однако же ничего тревожного, что могло бы подкрепить его предчувствие, они не сообщали. Торопливо пролистав газету до последней страницы, Колбовский облегченно вздохнул и, наконец, погрузился в неторопливое спокойное чтение. Когда Аполлинария Григорьевна принесла чай, Колбовский был уже полностью поглощен новостями о бесплатной читальне для рабочих и серии ограблений ювелирных лавок в Москве.

После традиционного чая и газеты день покатился по своей обычной, давно наезженной колее – от просмотра свежей почты и распределения ее по почтальонам, до официального пересчета принесенных посылок и тому подобных хлопот.

Пообедав в трактире господина Савельева томленой утиной грудкой и гречневой кашей, Феликс Янович уже собирался вернуться на почтамт, как прямо в дверях трактира столкнулся с полицейским урядником господином Кутилиным. Невысокий, но крепкий и коренастый, как пень столетнего дуба, Кутилин явно пребывал в крайне скверном расположении духа.

– Прошу прощения, Феликс Янович, – буркнул тот, пропуская его вперед.

– Вы на обед? – добродушно поинтересовался Колбовский, – Утиная грудка сегодня удалась, рекомендую.

– Утиная грудка! – Кутилин, известный любитель вкусно закусить, вздохнул. – Нет, Феликс Янович. Мне сейчас только стакан чая и – бежать! Да-с, бежать!

Эти слова, а особенно то, как Кутилин произнес их – раздраженно-устало, – прозвучали настолько в лад утреннему предчувствию Феликса Яновича, что тот больше не сомневался. С момента той печальной истории десятилетней давности он чуял беду – как иные старики костями чувствуют перемену погоды.

– Что-то случилось? – спросил он тихо, заранее предугадывая ответ.

– Не к обеду будет сказано, Феликс Янович, – буркнул Кутилин, будучи явно не против разделить с кем-то груз его новостей.

– Спасибо, но я уже отобедал, – напомнил Колбовский. – На вас свалилось очередное расследование?

– Слава господу, нет! – махнул рукой Кутилин, едва не сбив с ног мальчика-полового, который явно подошел слишком близко к беседующим господам. – Но дело все равно гадкое. Гаже не придумать.

И бросив грозный взгляд на полового, который по-прежнему крутился рядом, он с долженствующей торжественностью произнес.

– Купец Гривов нынче утром повесился!

Феликс Янович почувствовал, как знакомые колючие мураши разбегаются от центра груди по всему телу. С одной стороны, когда его предчувствия сбывались, он всегда испытывал некое облегчение, словно снимал тесные ботинки. С другой, радоваться тут, как правило, бывало нечему.

– Гривов? Вот уж странно, – медленно сказал он.

– По мне, самоубийство – всегда странно, – буркнул Кутилин. – Вроде христиане все, люди приличные. Господь терпел и нам велел. А они – поди же, в петлю лезут! Тьфу!

Кутилин опустился за ближайший стол, расстегнул ворот мундира и махнул рукой половому, который с круглыми глазами переваривал подслушанную новость.

– Мальчик, принеси чаю.

– Только чаю? Может, чего покрепче изволите-с? – тот быстро пришел в себя.

– Дурак, что ли? – беззлобно буркнул Кутилин. – Посередь дня? На службе?

Половой без дальнейших вопросов крутанулся на пятках и убежал. А Феликс Янович опустился на край стула, стиснув пальцы. Раздражающая мысль не давала ему покоя – билась, как назойливая муха бьется порой в окно среди ночи, и не будет тебе покоя, пока не встанешь и не откроешь.

– А вы как будто не слишком удивились, – Кутилин знал его не первый год, а потому прекрасно видел, что с тем происходит. Полицейский урядник был один из очень немногих людей, кто знал историю Колбовского и причины его приезда в Коломну. Более того, и сам урядник попросил назначения сюда из-за той же трагичной истории, которая и переплела их судьбы десять лет назад. Но об этом уже не знал никто, включая Феликса Яновича.

– Опять что-то вам померещилось? – Кутилин спрашивал без иронии. Он знал и про посещающие почтмейстера странные предчувствия.

– А вы, Петр Осипович, уверены, что тот сам с собой покончил? – ответил Колбовский вопросом на вопрос.

– Сомневаться не приходится, – кивнул Кутилин. – Один, в своей комнате. Ничего не украдено. Во всяком случае, вдова говорит, что ничего не пропало. Да и не будет грабитель с повешением возиться. Ножом бы ткнул – и все.

– Ограбление – не единственный мотив для убийства, – тихо сказал Колбовский, сам кляня себя за эти слова.

– Оно так. Да только других тоже нет, – Кутилин покачал головой. – Кому бы это понадобилось? Наследникам? Им и так неплохо жилось. Сын уже почитай всеми делами заправлял. А дочь… ну, тут даже говорить смешно! Жила у отца как у Христа за пазухой.

– Это она вам говорила? – не удержался от вопроса Феликс Янович.

– Нет, я ее пока не видал, – покачал Кутилин головой. – Она как про смерть отца узнала – так чуть в обморок не грохнулась. Слегла и не встает. Так, во всяком случае, мачеха сказала.

– А сама мачеха, стало быть, покрепче будет? Держится? – хмыкнул Феликс Янович.

– Гривова? Ну, Варвара Власовна – женщина недюжинного здоровья. Крепкая как сосна и упрямая как черт. Когда вопросы задавал – накинулась на меня, как фурия! Чуть не растерзала. А сама – ни слезинки, между тем.

– А почему накинулась-то? – удивился Феликс Янович.

Половой принес чай. Дождавшись, пока мальчишка уберется подальше, Кутилин понизил голос.

– Да не верит, что муж с собой покончил. Кричит, что убили.

– Я даже догадываюсь, почему, – медленно и словно нехотя сказал Колбовский.

– И почему же? – Кутилин прищурился и оставил стакан.

– Он был слишком счастлив, чтобы покончить с собой, – задумчиво протянул почтмейстер.

Двухэтажный основательный дом Гривова стоял на Ка-й улице, прямиком выходящей на рыночную площадь. На первом этаже, как водится, размещалась лавка, где торговали высококачественным сукном и прочими тканями. Несмотря на страшную новость, лавка была открыта, и через окно был виден стоящий за прилавком бледный и мрачный Тит Васильевич, управляющий Гривова. Видно, несчастная вдова все же не настолько страдала из-за смерти мужа, чтобы застопорить семейное дело. Обойдя дом с другой стороны, Феликс Янович позвонил у дверей. Не прошло и минуты, как ему открыла белая как молоко горничная Глаша.

– Ох, Феликс Янович, – обрадованно выдохнула она, словно явление начальника почты могло что-то изменить, – как же хорошо!

– Чего же хорошего, душечка? – искренне удивился Колбовский.

– А барыня только-только вас поминала, а вы уже и явились, – пояснила Глаша. – Говорила, что, мол, если кто-то и способен понять ее, так это вы.

Озадаченный Колбовский прошел за Глашей в гостиную, где ему навстречу едва ли не с распростертыми объятьями кинулась Варвара Власовна.

– Феликс Янович! Голубчик! Вы – мой ангел!

Колбовский, которого даже в детстве никто, включая его добрейшую матушку, не называл ангелом, почувствовал себя не в своей тарелке и уже начал жалеть, что явился.

– Я, собственно, услышал… И хотел выразить свое соболезнование, – неловко начал он, но Варвара Власовна, не слушая, продолжила.

– Вы скажете им! Скажете, что я не сошла с ума! Вы – мое спасение!

Феликс Янович внимательно посмотрел на купчиху. Вторая жена купца Гривова Варвара Власовна в свои неполные тридцать лет выглядела такой же гладкой и налитой, как осенняя груша. Она явно была в гневе и смятении, но ее круглые голубые глаза смотрели абсолютно ясно – в них не мелькало ни капли безумия, которое было бы простительно женщине, нашедшей своего супруга в петле.