Страница 79 из 259
Шани отрицательно качнул головой.
— Не надо. Я сам… это все-таки мое личное дело.
— Понимаю, — кивнул Коваш и вынул из ящика набор подноготных игл в идеальном состоянии. Повертел в руках, положил обратно. — Все зло от баб идет на этом свете. Моя вон тоже… не пойми чего хочет, и все-то ей не ладно да не хорошо, да не подходит. Берегли бы, что имеют, так ведь нет. Что делать — ума не приложу.
— Ну так разводись, что, — хмыкнул Шани — Бумаги я тебе хоть сейчас завизирую.
Коваш потупил взгляд.
— Да ведь она вдова, мы пока просто так живем.
— В блуде, значит. Хотя со вдовой, в принципе, допускается… Ну тогда обвенчайся. Окрутись законным браком, так сказать.
— Тогда она меня совсем сожрет. Живого места не оставит.
Шани не сдержал улыбку. Кто б мог подумать, что сам Коваш, известный лютым нравом брант-мастер инквизиции, от одного упоминания имени которого трепещут ведьмы и еретики по всему Аальхарну, не может совладать с какой-то ушлой бабой. Впрочем, кто их разберет, эти семейные отношения.
— Тогда терпи. Блаженны претерпевшие за правду, — рассматривая металлическую «розу», из которой при повороте ручки вылезают шипы и рвут тело в клочья, Шани мысленно зацепился за какую-то мелочь, не имевшую, в принципе, отношения к делу — но Коваш понял его задумчивость по-своему и «розу» отобрал.
— Ну это как-то совсем…, - пояснил он. — Лиходейство уже получается. Сами потом жалеть будете, истинно вам говорю.
— Меня бы кто пожалел, — нахмурился Шани. Коваш сочувствующе вздохнул и посоветовал:
— Жениться вам надо. А взять за себя тихую спокойную девочку из мещан, с хорошим воспитанием, чтоб место свое знала и ценила. Можно даже не красавицу, чтоб лишнего о себе не понимала. И жить будете, как у Заступника в рукаве.
Шани вопросительно поднял бровь.
— Куда уж мне жениться-то, в моем чине.
Коваш только рукой махнул. Он давно привык игнорировать частные мелочи ради основного блага.
— И ничего страшного. За такого, как вы, и просто так отдадут. Любые родители отдадут, и за честь будут почитать. Вон, староверы на севере как говорят: не согрешишь — не покаешься, не покаешься — Заступнику не угодишь, — он сделал паузу и добавил: — Я ж вам как друг говорю, как старший товарищ. Горько же смотреть, как маетесь, и было бы из-за кого. Потаскуха, и цена ей три гроша в базарный день.
Шани вздохнул.
— Бабы нам мозги дерут, а мы баб дерем, — сказал он. — На том мир и держится… Что они ее там ведут-то сто лет!
Прошло еще несколько минут, и в допросную ввели Софью. За несколько часов с момента ареста она побледнела, осунулась и уже ничем не напоминала очаровательную барышню, сумевшую вскружить голову самому государю. Теперь это был затравленный измученный зверек с огромными перепуганными глазами — Софья, трепеща, озиралась по сторонам и вздрагивала от каждого шороха. И все-таки девушка была хороша, удивительно хороша: пушистые растрепанные косы, руки, заломленные в молитвенном жесте, взгляд, отчаянно взывавший о милосердии — все это делало ее беззащитной и нежной, хрупкой феей, которую хотелось закрыть собой и защитить от всех невзгод и боли. Коваш крякнул и негромко проговорил:
— Может, простить ее? И так ведь страху натерпелась, поняла уже, что к чему. Век будет в ногах валяться. Девка-то неплохая, сами посмотрите. Даже я вижу, что раскаивается.
Шани только отмахнулся.
— Закрепляй.
— Кремень мужик, — с искренним уважением заметил Коваш и, подтащив дрожащую от ужаса Софью к вертикальной стенке, принялся закреплять ее за руки и щиколотки. Верхние браслеты для закрепления были с сюрпризом: при повороте рычага ими можно было раздробить запястья. Софья смотрела то на Шани, то на палача и плакала, негромко и безутешно. Помощи ей ждать было неоткуда.
— Не надо, — жалобно промолвила она, с мольбой глядя на Коваша. Тот вздохнул — Шани впервые видел, чтобы заплечных дел мастер был настолько растроган — и махнул рукой.
— Дура ты девка, — сказал он с нескрываемой грустью. — Дура ты, дура. Вон, гляди, чего наделала. До какого греха довела… Теперь уж все, надо было раньше думать.
— Я раскаиваюсь, — голос Софьи дрогнул, а слезы полились еще сильнее. — Я очень виновата, но я каюсь.
— Заступник простит, — сдавленным, совершенно не своим голосом промолвил Коваш и чуть ли не бегом кинулся из допросной. Шани запер за ним дверь и некоторое время пристально рассматривал рыдающую взахлеб Софью. Потом он вынул из ящика резак и принялся неспешно срезать с девушки грязную арестантскую накидку.
— Пожалуйста, — прошептала Софья. — Я вас умоляю…
Безразлично пожав плечами, Шани еще раз проверил запоры на двери и вытащил из-под стола туго набитый саквояж.
— Шани… Мы так не договаривались, — выдохнула Софья и дернула рукой. Браслеты для крепления на дыбе неприятно звякнули.
— Не дергайся, — отстраненно посоветовал Шани: судя по голосу и выражению лица, судьба Софьи его не волновала. — Руку сломаешь раньше времени.
Некоторое время он копался в содержимом саквояжа, а затем вынул особый тонкий нож для срезания кожи. Серебристая рыбка лезвия хищно блеснула в полумраке допросной, и Софья закричала:
— Нет! Нет, Прошу!
Шани провел пальцем по ее влажной щеке и негромко произнес:
— Кричи. Кричи как можно громче. Мне это нравится.
* * *