Хроники Аальхарна

Тут надобно заметить, что мощи святого Симеона Лекарника имели по всей Дее славу чудотворных, исцеляющих от болезней и препятствующих в первую очередь отравлениям и ядам. Дело было в том, что храм Симеона Лекарника стоял возле источника минеральной воды (якобы Симеон встретил Змеедушца и с горячей молитвой Заступнику ударил его своей тростью; Змеедушец вполне предсказуемо провалился в Гремучую Бездну, а на месте битвы забил вдруг источник), и ее целительные свойства, — а также традиционно употребляемый в храме во время причастий отвар сапаши, — были таковы, что повышали иммунитет и благотворно действовали на легкие и печень. Лежич обретался при храме три седмицы и выпил там едва ли не большую бочку целебной воды, так что никаких опасений за здоровье у него не было.

В столицу он, конечно, соваться бы не стал: вряд ли разбойник горит желанием раскланиваться с полицией и инквизицией на каждом углу, да и маловероятно, что и стражи порядка хотят его видеть. А вот какая-нибудь глухомань с мальвами по палисадникам и свиньей в луже на главной площади сейчас пришлась бы очень кстати: в таких тихих уголках обязательно обнаруживаются вдовушки, охочие до мужской ласки и крепкой руки в хозяйстве — можно было бы перезимовать, не думая о том, где доставать еду и крышу над головой, а по весне, когда сойдет снег и просохнут дороги, не худо будет и на юг отправиться, напомнить о себе зажравшимся купцам, которые отчего-то думают, что их товар да доход обладают какой-то неприкосновенностью.

Как же Лежич любил юг! Стройные высокие деревья, достающие верхушками крон едва ли не до самого неба, соленый морской воздух, что дарит легким изысканные ласки своим прикосновением, горячее солнце, прекрасное вино — не то кислое пойло, которое пьют по всему остальному Аальхарну — и, разумеется, женщины… Как бы хотелось ему сейчас не шагать по еще не просохшей после дождей дороге, а лежать где-нибудь на каменистом пляже Антолии в обнимку с пышногрудой и очень легко доступной смуглокожей красоткой, и, помимо всего прочего, читать ей стихи… Лежич так размечтался, что едва не попал под повозку, и из приятных раздумий его вывел окрик:

— Куда прешь, перо тебе в печинку!

Лежич отскочил на обочину и обернулся. На дороге обнаружилась крытая повозка с косматым кучером, который угрюмо смотрел на Лежича из-под кустистых бровей и сжимал в желтых, но крепких зубах трубку с неимоверно вонючим табаком. Разбойник всмотрелся: возничий одет был тепло, но очень бедно, с такого и взять нечего.

— Я бы вот поинтересовался, — сказал возничий, — отчего это ты тащишься да по сторонам не смотришь? Жить, что ли, не хочется? Так иди вон на стройку храма, там и пользу принесешь, и помрешь.

Лежич хотел было сказать, что он только что оттуда, но предпочел по этому поводу промолчать и спросил:

— А я бы вот поинтересовался, с чего это ты такой умный взялся? Небось, грамотный?

— Нет, — совершенно серьезно ответил возничий. — Это потому, что я ем орехи. Кто орехи ест, тот будет очень умный, так и в Писании сказано. Вон, — он мотнул головой в сторону, — десять мешков везу в столицу.

— В столицу мне ни к чему, — сказал Лежич. — А какая тут ближайшая деревня? А то я не местный.

— Что не местный, вижу, — заявил возничий, — больно рожа у тебя черная. Ну а ближайшая тут — Кучки, родная моя деревня. Если хочешь, то подвезу.

Упрашивать Лежича было ни к чему, а замечание по поводу южной смуглости, совершенно неуместной среди тутошних блондинов нордической наружности он и совсем пропустил мимо ушей. Он удобно устроился рядом с возницей, и повозка тронулась. Потянулись по сторонам дороги поля да перелески, воздух был чист и прозрачен, как бывает только осенью, а яркие краски облетающих лесов казались влажно расплывчатыми. Красивое место, конечно, только куда ему до юга… Там сейчас еще очень тепло, и на маленьких, прилепленных к склонам гор виноградниках собирают золотистые, кокетливо припудренные горьковатой пылью кисти, чтобы потом сложить их в темные бочки, и невинные — да, именно невинные, и это очень важно! — девушки станут танцевать на ягодах, выжимая из них сок: умопомрачительный, терпкий, оставляющий на языке не вкус, но словно бы сам замысел вкуса…

— О чем призадумался? — окликнул его возница. Лежич встрепенулся, и пропали девушки, юг и бочки, а вместо дивного аромата молодого вина в ноздри набилась табачная вонь.

— Да так, о разном, — уклончиво ответил Лежич. — Табачок у тебя больно крепок.

— Что есть, то есть, — гордо ответил возница. — Я в него еще трав подмешиваю и навозу.

Лежича аж передернуло. Интересные люди в Кучках живут. Впрочем, живут, какие есть, лишь бы в кашу чего ненужного не подмешивали, а так Лежич со всяким общий язык найдет.

— Меня, к слову, Лежичем звать, — сказал он. Возница внимательно посмотрел на него и тоже назвался:

— А я Прош. Ты в Кучки к кому-то или так, поозоровать?

Лежич пожал плечами.

— Человек я не озорной, а очень даже основательный. Если у вас там хорошо, то и останусь. Годы уже подходящие, надо и семью заводить.

Прош спрятал трубку в карман и одобрительно покачал головой.

— Семью — это хорошо, это правильно. Вон у нас Мартынка второй год вдовая, а баба очень хорошая, трудолюбивая. И домишко весьма даже неплохой. Подправить там только кое-чего, ну да то не трудно, если руки из нужного места растут.

На руки Лежич никогда не жаловался. Жизнь охотника, странника, бродяги и бандита привела к тому, что он умел делать все: и бить крохотных пуховок в глаз, не портя шкуру, и класть кирпичи и даже варить очень неплохую кашу с мясом. Вдалеке показались первые домишки — наверно, те самые Кучки. И правда: толпятся рядом друг с другом так, будто им холодно, и они изо всех сил пытаются согреться. Хотя деревенька неплохая: в основной массе дома ухоженные, каменные и крытые черепицей, а не охапками сена, которое так и норовит разворошить ветер. Пожалуй, зимовать тут будет очень даже не плохо.