Страница 18 из 24
Они стоили друг друга. Объяснение в любви на салфетке. И нежно-розовая шерсть на его шарфе. У них были красивые дети – лучшее доказательство их любви.
Теперь эти дети досыпали в дороге время, что не доспали утром, когда Пианист выдернул их из постелей, чтобы успеть на первый же поезд до Бреста. К восьми они должны были приехать к дедушке. Чтобы отведать рождественский завтрак не позднее девяти утра.
Он просчитался совсем немного. Поезд опоздал на пятнадцать минут. И когда такси домчало их до небольшого особняка на другом конце города, возле самого моря, где выросла Лиса, стрелки часов показывали пять минут десятого.
Она сидела, закинув ногу на ногу, в глубоком кресле просторной столовой. Покачивала носком модной туфли и читала утреннюю газету. На столике рядом дымился кофе, а в ее руке – сигарета. У французского окна, выходящего на море, в большой золоченой клетке громко кудахтал попугай. К нему и кинулись с радостным воплем лисята.
Лиса подняла глаза от газеты и кивнула Пианисту.
- Подарки остались в шкафу?
- В пятом часу утра разворачивать подарки показалось не самой лучшей мыслью.
- Разве для подарков время имеет значение? – удивилась она. – Кофе будешь?
- Буду. Ты подумала?
Она молчала, пока поднималась из кресла, подходила к столу, наливала в чашку кофе, прислушивалась к спору детей у клетки и возмущенному воплю птицы. Потом, уже подавая ему напиток, проронила:
- Папа сказал, что не удивлен моему появлению в Сочельник без семьи и вещей.
- Посмотрим, что он скажет на появление твоей семьи без вещей на Рождество, - сдержанно ответил Пианист, усаживаясь за стол. – Кстати, где он?
- Вероятнее всего в гараже. Донимает старого Винсента.
Она снова закурила, вернулась в кресло и принялась наблюдать за лисятами.
- Старик все еще жив? Сколько ему? Девяносто восемь?
Она не ответила. Он отпил из чашки кофе и сообщил:
- Январь – подходящее время…
Лиса повернулась к нему и сделала глубокий вдох.
- Прости меня, пожалуйста.
- … для того, чтобы нам пожениться, - не поведя бровью, заключил Пианист и поднял на нее глаза, чтобы встретиться с ее изумрудным взглядом. – Ты не беременна, не толстая, давно не кормишь грудью, дети достаточно взрослые, от войны никого не убережешь, если она начнется, и нет ничего такого, что не могло бы подождать. Сразу после праздников.
- Я уж думала, ты никогда больше не заговоришь об этом, - ответила Лиса, как ни в чем не бывало.
Он чуть заметно ухмыльнулся и повернулся к ней всем корпусом. Несколько секунд оглядывал ее – от туфель до макушки с завитками, похожими на медную проволоку.
- Я понятливый, - ответил он. – Ты сказала, что не ко времени. Я подождал, пока время настанет. Чаще, чем раз в пять лет, делать предложение руки и сердца – прослыть навязчивым.
- Хорошо, что ты не отвел себе больший срок, - усмехнулась она. – Мне пришлось бы ждать еще дольше.
Пианист на мгновение задержал дыхание. Потом рванулся к ней из-за стола. И оказавшись на полу у ее ног, обхватил большими руками острые ее колени.
- Ну скажи мне, что я идиот, - негромко произнес Пианист, и даже голос его, казалось, улыбается. Если только голоса могут улыбаться.
Лиса приложила свои пальцы к его ладоням.
- Не стану. Если тебе недостаточно тех канатов, которыми ты привязал меня к себе, пусть будет еще и этот, – ответила она.
- Мне мало. Мне всегда будет мало.
С того самого дня, как он отвел взгляд от закрывающихся за ней ворот в шталаге. С того самого дня, как он думал, что потерял ее навсегда. Этот страх жил в нем незримо. Час за часом. Шаг за шагом. Рваться за ней и стоять на месте. Да, ему всегда будет мало канатов, цепей, собственных сил. Ему всегда будет мало ее.
Пианист вжался лицом в ее руки и тихо заговорил:
- Я, наконец, куплю тебе нормальное кольцо. Сегодня же. Платье… у тебя было такое… черт, я не знаю, как называется этот цвет. Как топленое молоко. С узкими рукавами. Ты надевала его с ниткой жемчуга на крестины. Такая добропорядочная жена и мать. Когда ты в нем, я хочу тебя так сильно, что едва дышу. Так что в церковь мы не пойдем. Это непристойно, думать о твоем животе и бедрах во время венчания. Детей отправим к Бернабе, они только рады будут. И запремся на несколько суток дома. Хочешь?
- Хочу, - кивнула она. – Только прошу тебя, пожалуйста… пусть не будет никакой музыки.
- Пусть не будет никакой музыки, - хмыкнул Пианист и рассмеялся: - Разве только если радио включится само собой. Но я обещаю тебе его выключить.
Лиса снова промолчала. Она знала, Пианист всегда будет выключать радио. До тех пор, пока она не попросит его об обратном, пока она не найдет в себе силы услышать его музыку.