Страница 164 из 228
Мы праздновали, как богоявленье,
Одни на целом свете. Ты была
Смелей и легче птичьего крыла,
По лестнице, как головокруженье,
Через ступень сбегала и вела
Сквозь влажную сирень в свои владенья
С той стороны зеркального стекла.
Когда настала ночь, была мне милость
Дарована, алтарные врата
Отворены, и в темноте светилась
И медленно клонилась нагота,
И, просыпаясь: "Будь благословенна!" —
Я говорил и знал, что дерзновенно
Мое благословенье: ты спала,
И тронуть веки синевой вселенной
К тебе сирень тянулась со стола,
И синевою тронутые веки
Спокойны были, и рука тепла.
А в хрустале пульсировали реки,
Дымились горы, брезжили моря,
И ты держала сферу на ладони
Хрустальную, и ты спала на троне,
И — Боже правый! — ты была моя.
Ты пробудилась и преобразила
Вседневный человеческий словарь,
И речь по горло полнозвучной силой
Наполнилась, и слово ты раскрыло
Свой новый смысл и означало: царь.
На свете все преобразилось, даже
Простые вещи — таз кувшин, - когда
Стояла между нами, как на страже,
Слоистая и твердая вода.
Нас повело неведомо куда.
Пред нами расступались, как миражи,
Построенные чудом города,
Сама ложилась мята нам под ноги,
И птицам с нами было по дороге,
И рыбы подымались по реке,
И небо развернулось пред глазами...
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.
Арсений Тарковский Первые свидания (1962)
Они снова задремали. Сон вместе был как странный беспокойный спорт – не выпускать друг друга ни на секунду из рук, даже сквозь дрёму чувствуя мельчайшее движение другого, менять положение синхронно, вновь складываясь вместе кусками паззла. Страшно было даже помыслить себе разорвать связь – от одного намека становилось невыносимо, почти физически больно. Гвен гнала от себя страшное, временами наползающее откровение: это их первая ночь, первое утро – самое чудесное и, скорее всего, последнее… Не сейчас. Потом. Когда время разорвет объятья. Когда жизнь возьмет их, как котят за загривки и безжалостно растащит по разным углам. По крайней мере, это сделает не она. Больше никогда.
Все эти мысли растревожили Гвен, и она, окончательно проснувшись, приподнялась на локте, глянула в окно. Похоже, шел дождь. Вся комната была заполнена серебристо-серым мерцающим светом, даже чайные розы на столе, уже начавшие ронять лепестки, словно обесцветились, как на рисунке пастелью, что небрежный хозяин сунул в папку, не переложив хрупкой пористой поверхности бумаги тонкими папиросными листочками.
Гвен вздохнула и перевела взгляд на мужчину, что лежал рядом с ней и крепко спал. Боже, и это теперь – ей одной. Длинные ресницы бросают тень на бледные от недосыпа щеки, на гладкую смуглую кожу с одной стороны и чудовищную вязь шрамов – с другой. Красиво очерченные губы крепко сомкнуты – хранят свои секреты. Он уже основательно оброс – что придавало его лицу небрежный диковатый вид, что, впрочем, его ничем не портило. Гвен провела тыльной стороной руки по собственной, до сих пор слегка саднящей щеке. Подумаешь! Мелочи – о которых не стоило и задумываться. Кстати, о мелочах – вероятно, стоило застирать простыню, когда он проснется… Пусть лучше будет мокрая, но не с пятном… Гвен покраснела и впервые пожалела, что не взяла с собой пару юбок – в джинсах будет, вероятно, не очень приятно. Лежать еще было ничего – а вот сидеть…
Надо было встать и помыться. Но у нее совершенно не было сил от него оторваться. Пусть его, это пятно. И помывку. Вообще, она не хотела мыться. Хотела сохранить на себе его прикосновения, его запах. Гвен улеглась обратно, спрятав лицо в длинных, пахнущих шампунем и табаком волосах Гэйвена, носом – ему за ухо, рукой – на грудь, слегка заросшую темной порослью, туда, где сходились мышцы предплечья и мощной грудной клетки. Нет, надо было смотреть. Она выглянула из своего убежища и бросила взгляд на его профиль, словно вырезанный из мрамора, обрисованный утренним светом. Она могла бы продать душу за эти его ресницы, за стремительный рисунок темной брови, за ровную линию носа, переходящую в загадочность молчащего рта. Гвен легонько поцеловала его и вздрогнула от боли - распухшая нижняя губа здорово саднила: вчера она треснула посередине, а потом… Ее снова бросило в жар. Надо было отвлечься, иначе неизвестно, к чему это приведет. Или известно?