Страница 98 из 101
Мужики, похоже, восприняли камеру как какого-то заморского божка, и потеряли к технике весь интерес. Зато пояса проверяли старательно, с жадностью оголодавших таможенников ощупывали талии и складки на одежде. Вожделенных кошелей, набитых золотом, не обнаружили, а на кожаные бумажники и их содержимое не обратили никакого внимания. Самый дотошный словами, а большей частью знаками велел Роману разуться, пошарил рукой в кроссовках, на ботинки Андрея и сапоги Ленки глянул с недоверием, но решил, что и там вряд ли что путное отыщется. Кто-то вяло взвесил на ладони мелкогабаритный ридикюльчик журналистки. Кривоватый на один глаз мужик милостиво позволил Чудакову завязать шнурки и запаковать камеру, а потом снова обмотал веревкой, только как-то хитро: руки вроде и не туго связаны, но кулаками не помашешь. Потом уже оператор сообразил, для чего так сделали.
…Пробуждение по вкусу напоминало ржавчину, которая методично заполняла рот, нос, легкие. Оно отдавалось протяжным гулом в висках, кололо иголками в глазах, накапливалось мерзкой тяжестью в онемевших щеках.
-- Да очнись, ты, сука… в конце концов! Мне что его одному волочь?! Да приди ты в себя, ролевичка хренова! А то эти пидоры нашинкуют нас всех в рубленую капусту!!! – Роман, сатанея, хлестал журналисту по щекам, пытаясь таким изуверским способом привести ее в чувство.
Ни оглядеться, ни подать голос Ленке не дали. Едва девушка шевельнулась и застонала, как ее вздернули на ноги, прислонили к полуживому водителю и тычками погнали вперед. Своего лица Стрелова не чувствовала, горло противно саднило. Дышать и то приходилось с усилием, не что говорить.
Ватный кокон глушил все звуки извне и сигналы боли изнутри, даже пекучая тяжесть в животе как-то поутихла, вроде меньше ныли плечи, ноги не ощущались вовсе. Быть застывшей, одеревеневшей и бесчувственной – легче. Все живое в девушке словно атрофировалось, и она даже не задумывалась навсегда или только временно. Ее подталкивали вперед, и она с невозмутимостью автомата проходила метр-другой. Ее руки сами собой держались за избитого водителя. Ее глаза отстранено фиксировали убыстряющийся танец снежинок, колючие ветки какого-то кустарника, черные проплешины, потихоньку присыпаемые снегом...
Чуть удержав равновесие от очередного толчка в спину, Роман набрал воздуху побольше, для доступного объяснения мудкам, что с голодухи да еще с довеском на плече под девяносто кэгэ, он не ходок и не собирается ставить спринтерские рекорды. Но, едва глянув на хмурые рожи и осознав, что ни он по-ихнему, ни они по-русски не «андестендят», решил: молчание в данном случае если и не золото, то целая голова. Больше порывов «покачать права» не возникало. Хорошо еще, что кофр с камерой с почти благоговейным трепетом нес мальчишка. Со штативом, наверное, придется распрощаться, кряжистый тип уверенно пристроил его себе на плечо, и явно не планировал возвращать хозяевам.
То, что камеру удалось сберечь и сам отделался малой кровью, и лишь десятком синяков, -- радовало. Но поводов для огорчения было гораздо больше. Куда их ведут – непонятно, да и чего ждать тоже вопрос. Если бы Ленка не топала с видом обколовшейся сомнамбулы, а хотя бы попробовала завязать беседу, ведь шарит же в их абракадабре. Так нет, состроила на мордашке гримасу вечной отрешенности и беды не знает. И Прохоров тоже… ладно, отоварили его, положим, душевно, но ведь сам виноват, нечего было буром переть. Тертый мужик, видел, что положат да размажут в грязь. Так нет, влом было лапки задрать. Теперь вот невесть когда очухается, и то хорошо, если дадут в себя прийти. Троих ведь покалечил, и, похоже, один вот-вот сдохнет. Туда бы ему и дорога, так блин дружки посчитаться захотят. А, судя по всему, про гуманизм они и слыхом не слыхивали, да и фантазия по части пыток у них побогаче будет.
-- И плюя с высокой ели на чудил с железом острым, и на холод, что стремится мне под курточку залезть… -- Стрелова безразлично, полушепотом комментировала все, что происходило. Незатейливый ритм из вредных советов помогал медленно и тяжело переставлять ноги.
Роман выражал свои мысли в жесткой и неблагозвучной матерной форме. Ряженые высказываться ему не мешали, но пинками помогали держать должный темп. Только Андрей молчал, безвольно повиснув на плечах коллег по несчастью. Конечно, большей частью избитого водителя волок оператор, но и журналистке приходилось несладко. Комплекции Прохоров отнюдь не балетной. Но даже и это было не самым страшным. Аленке казалось, что она напрочь утратила связь с реальностью, растворилась в пугающей пустоте мироздания снов. Девушка словно со стороны смотрела на скрюченную дрожащую фигурку, которая не столько поддерживала, сколько сама цеплялась за грязную изорванную куртку с фирменной эмблемой телеканала.
-- Как бы выбраться отсюда, пока мы еще все живы… -- нервный рефрен из девяти слов журналистка повторяла раз за разом, мысленно запутываясь в кисельно-липкую паутину равнодушия.