Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 76 из 101



            Вигарь приободрился, заулыбался.

            -- Кой блажите?[2] – нужные слова припоминались не сразу. Все-таки специально древний славянский язык она не учила, хотя и интересовалась дохристианской историей, то есть славянским бытом и мифологией. Фрагменты летописей, попадавшиеся Аленке на глаза, были написаны преимущественно на старорусском. Единственным источником знаний стал небольшой, всего двадцать страниц, словарик, случайно обнаруженный в Интернете,  и скачанный без регистрации. Прочитала она его за один вечер, больше из филологической любознательности. Потом иногда пролистывала, если желала добавить в свои стихи элемент древнеславянского колорита.

            “Ой, клюкавы[3] вой!” – мысленно восхитился шпынь хитростью вопрошающего. И как только додумался проверить? Давно ведомо, что ратные люди требы Перуну приносят, селищанцы Рода почитают, гости сыто наземь плещут для Радигоста, охотники Деване потроха оставляют, чародеи да знахари о милости Срече кланяются, кто живность растит --  Велесу бороду завивают, кто хлеба сеет – Живу щедро одаривают, кузнецы во славу Сварога огонь жертвенный жгут. Еще мирный люд почитает Карачуна, Ярилу, Купалу, Ладу, Макошь. Для порядку кладут малость снеди полевикам да межникам, лешему да озернику, берегиням да домовым, амбарникам да овинникам, банников и тех третьим паром ублажают. И лишь тати Переплута чтят.

            Таится Вигарь не стал, все ж три весны у Перуновых огней грелся, но и всей правды не открыл. Перстами в небо указал, затем вид сделал будто лук натягивает, а как сорвалась с незримой тетивы стрела, ногами затопал.

            -- Перуне? – догадалась Аленка, мальчик согласно кивнул. Обрадовавшись, что ребенок ее понимает и даже отвечает, журналистка решилась на довольно-таки щекотливый вопрос: -- Отнуду не рех[4]?

            Лицо парнишки окаменело, в глазах заплескалась дикая звериная злость. Вигарь вдруг восхотел поведать этому человеку с добрым голосом и про славную жизнь в селище, и про свои  ловы, и про Ладино древо, и про черное пепелище. Отрок мнил, что ежели един раз отважится он молвить как было, то снова болтать будет. Но гнал Вигарь от себя воспоминания черные, вот и ныне шуйцу на выю положил и покрутил головою.

            -- Немко? – Стрелова не была уверена, правильно ли она использовала слово. Мальчик скривился, потеребил себя за уши, пошевелил губами и снова рукой коснулся шеи.

             Корреспондентка поняла так, что у мальчика болит горло, но как это перевести это на старославянский не знала. Меж тем мужчины, молча и внимательно наблюдавшие своеобразный диалог, окончательно потеряли терпение.

            -- О чем ты его спрашивала? Что за язык такой? – репортерская дотошность у Влада победила желудочные спазмы.

            -- Узнай у него, где мы очутились? Как выйти к людям? – лингвистические нюансы Чудакову по барабану. Оператор был во власти примитивных инстинктов: поесть, согреться и выспаться.



            -- Почему ребенок один по чащобе шляется? – Андрей терзался нехорошими подозрениями.

            Невера солидарно зашмыгал носом. Более-менее достоверно ответить Аленка могла только Владу.

            -- Старославянский, наверное. Но я всего десятка четыре слов знаю. Случайно с языка слетело, как будто по наитию.

            -- Аленочка, милая, но хоть как-нибудь... – Чудаков был готов не просто упасть на колени, а страстно на них ползать.

            -- Иде… -- Стрелова запнулась, как будет «дом», «родители», и «жилье» она забыла. – Иде род?

            Мальчик поднял очи вгору. «Елки зеленые! – спохватилась Алена: -- Род это же один из богов!»

            -- Иде бачко?[5]

            Снова тоскливый взгляд вверх.

            Девушка лихорадочно перебирала запомнившиеся понятия: баса – наряд, гудец – музыкант, заспа – крупа, гбеж – поворот, вечор – вчера, желды – травы, ослоп – жердь, мрежа – сеть, слана – иней, насад – судно, купина – куст, лагвица – чаша, короста – гроб, беседа – лавка, дроль – любимый, кметь – воин, базыга – вообще какое-то заковыристое ругательство. Аленка от отчаяния прикусила губы до крови и даже не почувствовала боли. И вдруг снизошло, словно величайшая милость: