Страница 128 из 147
Подмосковная дача
Около полудня мини-автоколонна, состоящая из серой "Волги" и красной "девятки", въехала в тот подмосковный дачный поселок" куда должна была прибыть еще сутки назад. Поселок этот принадлежал, конечно, не самым сливкам общества, но и не относился к разряду трущоб. Обычный дачный поселок, куда ездят не столько отдыхать, сколько гнуть спину, чтобы получить какой-то приварок на зиму, обеспечить себя, по мере сил и возможностей, собственной картошкой, морковкой, огурцами, помидорами, повидлами-вареньями и иными дарами природы. Некоторые мичуринцы уже и виноград выращивают, и тыквы, и арбузы. Глядишь, и до бананов с ананасами дойдет.
Конечно, по сравнению с домом бабы Дуси небольшая рубленая дачка смотрелась неважнецки. У бабы Дуси дом был рассчитан на постоянную жизнь, здесь - только на лето, частично на осень. Более того, дачка давно не красилась, жестяные водосточные трубы проржавели, на трубе выпало несколько кирпичей, в заборе не хватало штакетин. Не видно было и следов сельскохозяйственной деятельности. Участок зарос многолетними бурьянами, крапивой и слабоплодоносящей, одичалой малиной. Ни возделанной грядки, ни дерева с побеленным стволом не просматривалось. Правда, на одной вишне багровели полуобклеванные ягодки, а на паре яблонь просматривались мелкие зеленые плоды, тоже порченные не то червяками, не то гусеницами.
- Мы, случаем, не ошиблись? - спросил Гребешок, вылезая из кабины "девятки" и подходя к "Волге". - Что-то дача эта для отдыха мало подходит. Не вижу бассейна, фонтанов, поля для гольфа...
- Нет, - тоже с явным разочарованием в голосе произнес Агафон, - это то самое место. Улица Воровская, дом тридцать четыре.
- Воровская? - придурился Гребешок, сделав ударение на букве "а" в отличие от Агафона, который правильно поставил ударение на второе "о", но перепутал окончание. Улица была не Воровская, а Воровского.
Вообще, если бы не "Запорожец", притулившийся у забора, было бы полное впечатление, что дача эта заброшена еще со времен "Вишневого сада". Однако, как выяснилось, тут даже хозяин имелся. С крылечка спустился загорелый дочерна, голопузый и богато татуированный гражданин лет под шестьдесят. Тощий, испитой, гнилозубый, в драных тренировочных штанах - при советской власти такие шесть рублей стоили - и полотняной кепочке с мятым козырьком. Он с явной тревогой посматривал на две машины, подкатившие к его обиталищу. Уж очень там много народа понабилось.
Агафон вылез из "Волги", поглядел на поржавевший номерок 34, прибитый к углу дачи, и произнес:
- Здорово, хозяин! Тебя не дядя Саня зовут?
- Для кого дядя Саня, а для кого - Александр Ильич, - запойно просипел мужик.
- Не Ульянов случайно?
- Нет, Бог миловал.
- Ну, тогда привет от Сэнсея.
- Из Японии?
- Нет, из Береговии.
- Что ж, заезжайте во двор, гости дорогие, небывалые.
Для постороннего человека все выглядело как обмен случайным набором фраз, однако все фразы, начиная со слов "Здорово, хозяин!" и кончая словосочетанием "гости дорогие, небывалые", представляли собой систему паролей и отзывов.
Дядя Саня открыл ворота, Агафон вкатил во двор "Волгу", за ним въехал Гребешок на "девятке".
- Проезжай мимо крыльца и поленницы, выворачивай за угол! - распорядился хозяин.
На задах дачи обнаружилась площадочка, примыкающая к забору, ограждавшему тыл участка. В отличие от хлипкого заборчика, стоявшего с улицы, этот был заметно повыше и сделан из прочных досок, вплотную пригнанных друг к другу. Вдоль забора густо росла высоченная крапива вперемежку с одичалой малиной, а еще высокие кусты жимолости и сирени, начисто заслонявшие собой площадку от возможных наблюдателей с соседнего двора, по крайней мере, от случайных. "Волга" и "девятка" с трудом втиснулись сюда. Дядя Саня запер ворота и подошел к машинам, из которых стали вылезать уставшие от долгой езды путешественники.
- Мать честная! - вполне искренне вздохнул дядя Саня. - Говорили, четверо будет, а вас вон сколько... Ладно. Пойдем-ка, начальник, побеседуем маленько.
Агафон последовал за ним в дом. Внутри дача вполне подошла бы для съемок либо историко-революционного фильма о тяжкой жизни российского пролетариата при проклятом царизме, либо американского клюквенного боевика об угнетении евреев в бывшем СССР.
Сени здесь были обычными - клетухой полтора на полтора метра, тут на табурете стояло ведро с водой, а под табуретом - пятнадцать-двадцать разнокалиберных бутылок, начиная от микроскопических 125-граммовых "восьмушек" из какого-то сувенирного набора и кончая большущим двухлитровым графином из-под водки "Privet". Пол отродясь не мыли и не красили, отчего на нем нарос вполне ощутимый слой грязи. Агафон хотел пить, но вовремя увидел плавающую в ведре муху, и жажда его сразу покинула. Ясно, что хлебать такую водицу мог только человек, который всегда имеет в желудке граммов триста спиртного, а потому не боится дизентерии и прочих инфекций.
В сенях, кроме табурета с ведром и склада бутылок, была еще невысокая приставная лестница, ведущая на чердак.
- Вот там, - дядя Саня указал на люк в потолке, - ночевать будете. Нынче тепло, клопов и тараканов там нету. Комарье тоже пока не шибко разгулялось.
Прошли в комнату. Здесь стояли старый дерматиновый диван и стол, сооруженный из простой ДСП, уложенной на картонные ящики из-под импортных телевизоров или консервов, и покрытый старыми газетами. Был еще сильно расшатанный стул, на который даже плюшевого мишку нельзя было посадить без риска. Остальная мебель состояла из деревянных или пластмассовых ящиков из-под бутылок. Сами же бутылки, естественно, давно опустошенные, стояли и лежали по всем углам комнаты. Здесь их было так много, что Агафон и не пытался сосчитать.
- Садись, командир, в ногах правды нет, - сказал дядя Саня, указывая Агафону на диван. - Самое надежное сиденье осталось, не обессудь.
- Перетерпим, - сказал Агафон скорее из вежливости, чем искренне. О том, как выглядит подмосковная дача, у него были совсем иные представления. Он видел дачи своих областных начальников, некоторые даже близко, и ему казалось, будто у подмосковной братвы должны быть исключительно такие же и даже лучше.