Корсар

За все это время никто из французских офицеров не произнес ни звука. Видимо, зрелище было слишком тягостным для них. У них ведь нет полутора миллионов ливров, чтобы построить себе фрегат.

— Вот и всё, отвоевались, — печально подытожил бывший капитан «Победоносного» после взрыва последнего французского военного корабля в бухте Шербура. Затем повернулся ко мне и спросил: — Вам секундант нужен?

— Если окажете честь, — молвил я в ответ.

— С удовольствием сделаю это, — сказал он и, криво ухмыльнувшись, посмотрел на племянника адмирала.

Интуиция мне подсказала, что этот сопляк успел нагадить бывшему капитану «Победоносного». Видимо, пользовался правом родственника командующего флотом так же усердно, как духами и пудрой.

Возле уцелевшей крепостной башни было неплохое местечко, чтобы померяться шпагами. Раньше здесь был ров, но его засыпали много лет назад. В итоге получилась впадина шириной метров пять и длиной около полусотни. Дуэлянты спустились в нее, а остальные, включая секундантов, расположились на склоне. Кстати, секундантом моего противника был Гильом де Сарсель. Глядя на него, мне вспомнилось выражение «чистый, как лист, гибкий, как глист». Видимо, зарабатывает протекцию. Не думаю, что у Симона де Костентина на «Королевском солнце» были друзья. Если они вообще были у него хоть где-нибудь.

Сражались в жюстокорах. Видимо, Симон де Костентин постеснялся показать, насколько чиста его рубаха. Он встал в высокую стойку, модную сейчас у французов. Наштукатуренное, желтушное лицо напряжено. Шпагу держит твердо. Судя по всему, у него были хорошие учителя. Сейчас узнаем, был ли он хорошим учеником этих учителей? Я не стал выпендриваться, выцеливать. Отбив два удара и уловив их алгоритм, во время третьего, когда шпаги соединились левыми сторонами, а Симон де Костентин держал руку высоко поднятой, я взял сильной частью (ближней к эфесу) своего клинка слабую часть (ближнюю к острию) его и, направив удар под руку, не выворачивая кисть, уколол сопляка в бок. Клинок туго преодолел бордовый жюстокор, украшенный золотыми позументами, а потом легко пошел дальше, влез сантиметров на десять. Я быстро выдернул шпагу и отшагнул назад и влево, за руку противника, чтобы не схлопотать ответный удар.

Перестраховался напрасно. Симон де Костентин прижал правый локоть к ране и посмотрел на меня так, будто увидел впервые. Вокруг его головы появился еле заметный серый ореол, причем не в горизонтальной плоскости, как пририсовывают святым, а в вертикальной, как бы взяв лицо в рамку. Создавалось впечатление, что ореол образовался из шафрана, обсыпавшегося с лица и поменявшего цвет. Увидев ореол, я понял, что племянник адмирала не жилец. Выронив шпагу, Симон де Костентин начал медленно оседать. Секундант Гильом де Сарсель бросился к нему, поддержал, не дав упасть, помог сесть, а потом и лечь на густую зеленую траву, которая, благодаря частым дождям и туманам в последний месяц, поперла на славу.

— Его надо отнести к лекарю! — крикнул Гильом де Сарсель.

Больше никто не поспешил на помощь. Наверное, не я один понял, что Симон де Костентин долго не протянет, и не мне одному он сильно не нравился. Родственников своего начальника, как и его самого, любят ровно до тех пор, пока это выгодно.

— Красивый удар! — похвалил бывший капитан «Победоносного». — Уверен, что этот щенок не доживет до утра.

— Так получилось, — молвил я не то, чтобы сожалея, а просто констатируя факт.

Наверное, кто-то должен был ответить за гибель моего фрегата, а кто подходил на эту роль лучше племянника адмирала, бестолково выполнившего бестолковый королевский приказ?! Тем более, что до первых двух добраться мне было слишком трудно, а этот сам напросился. Да и настроился я перед прыжком в море вынырнуть в другой эпохе. В этой мне стало скучно, надоело быть французом и жить с располневшей женой, поверившей, что она — виконтесса. Тем более, что у меня и раньше не складывались отношения с французскими королями. Попал в подданные Людовика Четырнадцатого из-за дуэли и найду другого правителя по этой же причине.

— Адмирал де Турвиль быстро принимает решения, так что не советую попадаться ему на глаза ближайшие пару недель, — сказал бывший капитан «Победоносного», опять потерев кулаком губы.

— Надеюсь, мы не встретимся с ним не только ближайшие недели, но и месяцы, — произнес я. — Мой ответный совет: уходите из французского флота. В ближайшие лет двести заправлять на морях будут англичане. Так что или переходите к ним, или отправляйтесь в корсары. Там хотя бы разбогатеете.

— Я и сам так думал. Ждал повод. Если не дадут новый корабль, поплыву в Англию, — сообщил бывший капитан «Победоносного».

Хозяин гостиницы уже знал, что я убил на дуэли племянника адмирала. Поединки пока не считаются преступлением, чего не скажешь об убийстве племянников адмиралов. Это все еще непростительный грех, если ты не командир адмиралов.

— Ваш слуга сказал, что вы сегодня уедете, — предельно вежливо уведомил хозяин гостинцы. — Обед вам не готовить?

— Почему же, приготовь, — ответил я. — Мне еще надо купить лошадей.

— Мой кузен торгует лошадьми. Если хотите, пошлю за ним, — предложил он болеетеплым и менее официальным голосом.

— Мне нужны две ездовые с седлами и одна вьючная. Если у него есть хорошие, пусть сразу приведет. Заплачу щедро, но всякую дрянь покупать не буду, — предупредил я.

— Лошадей лучше, чем у него, в нашем городе ни у кого нет! — похвалил хозяин гостиницы.

Кузен-барышник оказался тридцатичетырехлетним болтливым малым с вытянутым лицом. Если его голову поместить между лошадиными, то не сразу поймешь, где человеческая. Барышник привел четырех лошадей: трех ездовых жеребцов и вьючную кобылу. Если это лучшие в городе, то всех остальных надо отправить на колбасу. Каждый раз, когда я спрашивал, сколько стоит конь, кузен начинал нахваливать его.

Поняв, что ответа не дождусь, потому что меня держат за лоха, предложил:

— Три сотни ливров за двух жеребцов и кобылу.

— Сеньор, да каждый из жеребцов стоит три сотни! Вы посмотрите, какие у них… — вновь загомонил барышник.

— Пошел вон, — тихо сказал я и направился к двери, ведущей со двора гостинцы в столовую, где меня ждал обед.

— Шестьсот за троих! Пятьсот! Четыреста пятьдесят! — под каждый мой шаг понижал цену барышник.

— Триста тридцать, — остановившись на пороге и не оборачиваясь, бросил я.

— Четыреста! — отчаянно прокричал барышник, а увидев, что я берусь за ручку двери, нормальным голосом сказал: — Триста шестьдесят. Они стоят этих денег, поверьте.

— Триста пятьдесят — и только потому, что спешу, — предложил я.

— Согласен, — обреченно, словно эта сделка разорит его, произнес барышник.

Пересчитывая деньги, он сопел так напряженно, будто каждая монета весила килограмм десять. Его родственник стоял рядом и наблюдал с кислой мордой. Ничто не огорчает нас, самых умных, так, как удача, привалившая дураку. Жаль, что барышник не увидит, как я буду рассчитываться с хозяином гостиницы, а то бы, уверен, на его морде было бы не меньше кислоты.

Отобедав гусем, запеченным с какой-то травой, которая придала мясу интересный, сладковатый привкус, жареной говядиной с зеленым салатом, жареной треской с острым соусом, двумя сортами сыра и отдав должное сидру, я оплатил счет за гостиницу, удалив из него приписку в восемь ливров, после чего отправился верхом в сопровождении своего слуги и пса Гарика в сторону города Нанта. Особо не спешил. Адмирала известят о смерти племянника не раньше вечера. Поскольку я теперь не являюсь его подчиненным, послать за мной погоню он вряд ли посмеет. Наверняка сообщит о дуэли и ее результате в Париж. Пока курьеры довезут сообщение туда, пока там решат, наказывать меня или нет, а если да, то как, пока курьеры доставят королевский указ в Нант, пройдет не менее двух недель. За этот срок я не успею добежать до канадской границы, но меня устроит и любая другая, тем более, что Франция сейчас воюет со всеми своими соседями — беги в любую сторону.