Страница 5 из 115
— К-кого?
— Во времена правления талибов. И то, что на меня охотятся цээрушники и их подручные эсэнбэшники чистая правда.
Сходив на кухню Славян, принёс покрытую инеем бутылку пива. Налив напиток в высокий бокал, сказал:
— Охладись и послушай. Пока не стану записывать свои воспоминания вот на эту машинку, — кивнул на небольшой диктофон, — можешь задавать вопросы. Сначала скажи, у тебя есть на примете честный, надёжный че?
Дёрнувшись как от удара, я прохрипел:
— Хочешь завербовать?
— Всегда говорил, что ты балбес… Ответь, есть или нет?
Не раздумывая я быстро ответил:
— Нет…
— Брешешь. Твой товарищ, живущий на Кадышева[9], возле базара, жив?
— Откуда о нём знаешь?
— От верблюда! Ты сам о нём трепался, говорил, что познакомился с ним на сборе хлопка года четыре назад.
Отпираться не имело смысла. Наморщив лоб, вроде как вспоминая и наконец «вспомнив», протянул:
— А-а, так ты о Камиле? Хороший мужик, уезжает в Россию…
— Ты ещё говорил, будто его братишка в девяностых годах возил в Чечню Шаймиевский гуманитарный груз.
— Говорил, и что?
— И то, что он до сих ходит у чеченцев в кунаках, так?
— Ходил. Брат Камиля несколько лет назад… того… умер.
— Да?.. Жаль.
— А зачем он тебе?
— Ты говорил, будто он пытался писать в местные газеты на острые темы. Так?
— Пытался, только его не печатали. Даже угрожали прокуратурой.
— Вот он мне и нужен.
Меня вдруг осенило. Подскочив в кресле радостно воскликнул:
— Понимаю, ты хочешь, чтобы он, находясь в безопасности, то есть в России, воспользовался твоими воспоминаниями и написал книгу, я прав?!
— Молодец, ты правильно понял ход моих мыслей.
— Спасибо за подхалимаж. Только с чего ты взял, будто российский издатель напечатает никому неизвестного автора? Да и зачем тебе это? Или звёздной болезнью страдаешь?
Славян не обиделся. Наградив меня особым тёплым взглядом, сказал:
— У тебя как в том анекдоте. Спрашивают у еврея: «Вы страдаете манией величия?» Рабинович подбоченясь гордо ответил: «Ну почему же страдаю, мне это очень нравится!»
— И что умного ты нашёл в анекдоте? Лично я ничего. И ты не ответил-таки на мой вопрос.
— Хорошо. Я тебе расскажу другой анекдот. Встречаются русский и еврей. Русский спрашивает: «Моня, ты любишь свою Родину?» «Конечно, — ответил еврей, —от всей души люблю». «И ты готов за неё отдать жизнь?» «То есть?» «Умереть за неё готов?» Моня, взволнованно заплескав руками, ответил дураку Ивану своим вопросом: «И кто же тогда будет любить Родину?» — Понял, друг Борис?
Досадуя на своё очередное поражение, потушив пожар обиды пивом, всё же рискнул спросить:
— И зачем тогда, и кому нужна твоя книга?
Молча посидев, Славян пугающе усталым голосом сказал:
— Перефразируя мудрые слова русского писателя и, кстати, контрразведчика Абрамова, отвечу так: Россия перестанет существовать как целое государство, если стараниями извне и внутренней контры у её многонационального народа смогут вытравить его историческую ПАМЯТЬ. И тогда, народ, превратившись в глупое, необразованное, живущими только основными инстинктами население окажется на свалке ИСТОРИИ. Бор, пусть не покажется тебе сказанное пафосом, но я, лично я, храню в своей памяти образ побратима, чеченца Заура, прикрывшего своим телом мой отход под Мазари-Шарифом в 2002 году; храню образ моего русского куратора Павла Сергеевича и его помощника Виталия; у меня перед глазами стоят старые пожелтевшие фотографии девятерых родных братьев моей бабушки, не пришедших с Великой Отечественной и я храню о них память; я не могу и не хочу забывать истерзанные тела ни в чём не повинных афганских женщин и малых детей убитых «носителем» демократии Бушем; мне дорога память обо всех, кто честно выполнил свой воинский долг и отдал жизнь не за какую-то конкретную фамилию руководителя государства, а защищая Отечество: свою семью, тейп, родной дом, саклю, улицу, село, аул, Россию в целом; в моей памяти останутся самые близкие мне люди. Мне хочется, чтобы помнили тех, кто, не задумываясь, отдал свою жизнь во имя друга. Я хочу, чтобы в дальнем чеченском ауле помянули доброй молитвой мусульманина Заура, в далёком сибирском селе вспомнили моего учителя и руководителя православного Павла Сергеевича, а в уральском небольшом городке помянули моего товарища по имени Виталий. История не лист бумаги, на которой можно писать только приятные сердцу, зачастую вымышленные факты; история человечества складывается из истории каждого человека в отдельности. И ещё: могу себе представить, как бы заголосили российские либералы, прочти они, то, что положит на бумагу Камиль, однако факты остаются фактами и всё то, что услышишь, имело место. Это, во-первых. Во-вторых, я знаю правила игры и поэтому никаких секретов не раскрываю. И наконец, последнее. Меня смешат суждения российских политологов о Каримове, Узбекистане, Средней Азии в целом; мне кажется, что они, сидя в уютном московском кабинете, черпают информацию из Интернета и питаются слухами завезённых в Россию гастарбайтерами…