Риф

Кира еще раз перечитала имена и огляделась, окинула взглядом площадь. Она сотни, тысячи раз ходила здесь, возможно, даже наступала на эту табличку, но ей и в голову не приходило, что тут есть табличка с именами. Впрочем, неудивительно, подумала она, ее как будто специально вбили в брусчатку именно здесь, на краю, – чтобы спрятать. Площадь уже давно была «захвачена» другим монументом – «голым мужиком», установленным в самом центре, – и всей своей кричащей, вызывающей обнаженностью он умножал невидимость окружающих объектов. Кроме него на общем фоне блеклых типовых пятиэтажек выделялось разве что здание администрации – в его фасаде чувствовался замысел, прикосновение архитектора, хотя Кира и не смогла бы сказать, что это за стиль.

Она еще раз перечитала имена на табличке. Титов молча стоял в стороне, сунув руки в карманы.

– В школе нас водили сюда на экскурсию, но я совершенно не помню эту табличку. – Она помолчала, обернулась на Титова. – Олег Иванович называет вас «безрассудным молодым человеком».

– Не очень-то молодой. Мне почти сорок.

– Вы не знаете Олега Ивановича. Для него все, у кого на голове есть волосы, – молодые.

Он улыбнулся.

– А безрассудство – оно тоже как-то с волосами связано?

– Нет. Просто к нам редко с Большой земли приезжают. А вы еще и книгу пишете.

– Откуда вы?…

– Это Сулим. Местные узнали, кто вы и зачем, как только вы проехали стелу на въезде, – она показала рукой в варежке на север, в сторону автовокзала. – У нас есть выражение: местный слышит шаги чужака за версту.

– Это правда?

– Нет. Просто присказка. Но слухи разносятся быстро.

Титов достал блокнот, карандаш и записал, бормоча себе под нос: «…шаги чужака за версту».

– Про шапки, вы, наверно, уже и сами знаете, – сказала Кира.

– Про какие шапки?

– Вы уже неделю тут и еще не слышали про шапки?

– Нет, а что с ними?

– Ну это такая известная шутка: когда в городе чужак, все сулимчане надевают шапки.

Он смотрел на нее, ожидая продолжения, и она, удивляясь его недогадливости, шепотом подсказала:

– Вы должны спросить «зачем?».

– Зачем?

– Чтобы чужак не видел у них на головах следы от спиленных рогов.

Титов нахмурился, пытаясь, видимо, сообразить, в чем соль.

– Ладно, не берите в голову, – Кира махнула рукой. – Это шутка для местных, позже поймете.

Титов вновь достал блокнот и записал: «…от спиленных рогов».

– Что вы хотите найти? – спросила Кира. – Ну, в архивах?

Он убрал блокнот и карандаш в нагрудный карман, застегнул молнию.

– Я думал, вы все обо мне узнали, как только я проехал стелу на въезде. – Она серьезно посмотрела на него, и он, вздохнув, показал на табличку в брусчатке. – Я здесь из-за них. Хочу знать, кто они. И написать их историю. Уже неделю тут околачиваюсь и заметил одну закономерность: единственное, что местные знают про бунт 62 года, – это то, что он был. Больше ничего. Вот вы, например? Можете что-нибудь рассказать?

Кира открыла было рот, чтобы ответить, но осеклась – с удивлением поняла, что не знает ответа.

– Сколько их было – бунтарей? – продолжал Титов. – Из-за чего они бунтовали?

Она растерянно смотрела на него. Благодаря Ореху Ивановичу историю Сулима она знала вдоль и поперек – начиная с даты приезда первой геологической экспедиции на саамские земли и заканчивая тритонами на гербе. Но бунт в ее памяти оказался белым пятном – и это для нее самой стало неприятным открытием.

– Расскажите мне, – пробормотала она.

– Что?

– Расскажите, что сами знаете? Мне интересно.

Титов пару секунд разглядывал ее лицо, словно не верил, что кто-то из местных может попросить его о таком. Потом кивнул, взял ее за руку – и это первое, что ее удивило; то, как легко он относился к ее личному пространству; мог вот так просто взять ее за руку, – и вывел в самый центр площади, под памятник Сулиму.

– 31 мая 1962 года, – начал он, – по радио объявили о повышении цен на масло и мясо. Почти на треть. 1 июня по всей стране, в том числе здесь, в Сулиме, начались волнения. Люди вышли на площадь. «Мясо, масло, деньги» – такой у них был лозунг.

Голос Титова изменился – говорил он теперь тоном лектора, было ясно, что этот текст он проговаривал много раз.

– Рабочие собрались на этой самой площади и стали звать «на разговор» главу администрации, Сенникова. Им сообщили, что Сенников в Мурманске и приедет завтра. Мне неизвестно, правда ли это, или администрация просто пыталась выиграть время. Через сутки в город въехали два грузовика с военными и несколько черных машин. Появились люди в коричневых плащах, явно неместные. Опять же, я знаю об этом со слов всего двух свидетелей. Один из них утверждает, что 2 июня рабочие снова пришли сюда, на площадь, «на разговор», как они сами выражались. Их встретила шеренга солдат с автоматами. Их попросили разойтись, но они остались. Их попросили еще раз. И они снова отказались. – Титов замолчал, посмотрел на Киру. Кира поднялась по ступенькам к дверям администрации, обернулась, оглядела площадь, представила себе сотни рабочих, а напротив них, на ступеньках, – шеренга солдат.

– И что, вот так просто? Начали стрелять по людям?

– Не знаю. Может быть, рабочие стали напирать, кричать что-то. Двадцать семь убитых. Сколько раненых – до сих пор неизвестно.

Титов стоял на ступеньках и вместе с Кирой оглядывал промерзшую площадь, по которой справа налево шагали два человека и иногда озирались – заметили нездешнего.

– Самое страшное произошло с теми, кого ранили. Той же ночью в больницу и в морг пришли люди, «одетые не по погоде», – Титов махнул рукой в сторону поликлиники. – Один из выживших, Дмитрий Игнатьевич Шорохов, на площади получил пулю в плечо и пришел в больницу. Ему повезло, ночью его растолкала медсестра и сказала, чтобы лез через окно, – о нем уже спрашивали чужаки. Он и вылез, и несколько дней прятался в сарае у тещи, слушал радио, а там – везде молчок, даже на местных волнах. Когда увидел, что к тещиному дому подъезжает черная машина, решил, что надо уходить. И буквально пешком, через тайгу дошел до границы с Финляндией. Двадцать километров.

Как и всех местных, Киру раздражало, что приезжие не отличают тайгу от лесотундры; она хотела было поправить Титова, но промолчала.

– Шорохов был охотник, знал места, людей, умел выживать. – Титов вздохнул. – Он был одним из первых, от кого я услышал о «сулимской бойне».

– Надо же. «Сулимская бойня»? Это так теперь называется?

Титов покачал головой, снова взял ее за руку.

– Идемте.

Они спустились с крыльца здания администрации и направились к автобусной остановке.

– Сначала я не поверил ему. А потом нашел еще одного свидетеля. Женщину, которая несколько лет отсидела за то, что была на той демонстрации.

– Куда мы идем?

– К карьеру.

Кира поражалась тому, как хорошо Титов знает город. Даже дыры в бетонном заборе – и те знает. Пока шагали через перелесок, он продолжал:

– Одиннадцать человек забрали прямо из больницы. Забрали трупы из морга. Прошлись по квартирам, сколько взяли там – мне неизвестно. Забрали всех и повезли на карьер. На грузовиках. Вам нехорошо? – вдруг спросил он. – Вы как-то побледнели.

– Нет, все нормально, – она покачала головой. – Продолжайте.

Они вышли к карьеру.

– Я закурю, ничего?

Титов достал из внутреннего кармана пачку, вытащил зубами сигарету. Спрятал огонек спички в ладонях. Закурил, затянулся, выдохнул.

– Вот здесь сложнее. У меня мало данных. Дмитрий Игнатьевич говорит, что, пока прятался в сарае у тещи, слышал разговоры на улицах о том, как людей расстреляли возле карьера, как зачинщиков бунта. Но их не расстреляли. Вера Ивановна – второй мой свидетель – утверждает, что была среди тех, кого везли к карьеру.

Кира медленно опустилась, села на холодную землю.

– Вам плохо?

– Продолжайте.