Страница 12 из 13
Но делает это как-то зло, зубами впиваясь в мои губы, захватывая ими язык и оттягивая его. Он так сильно впивается в меня, что я слышу скрежет наших зубов.
Пытаюсь освободиться, но его хватка на моем лице железная. Толкаю руками в грудь. Он даже не шевелится. Все равно, что пытаться сдвинуть скалу.
Резко отпускает сам. Дышит часто. Закрывает глаза и отталкивает мое лицо.
— Еще не время, — говорит как будто сам себе.
Открывает глаза и смотрит на меня.
— Еще не время, — повторяет вновь.
Отходит и садится опять на кресло за столом. Откидывается на спинку. Говорит загадками.
— Иди, Милана Кострова. Пока иди. Время еще не пришло.
Раскручивается на кресле и отворачивается от меня.
Собираю остатки сознания и пулей выскакиваю из кабинета.
Зачем я вообще к нему приходила? Мне надо наоборот избегать встреч с ним. Надеюсь, больше его не увидеть.
В субботу уезжаю из дома рано — у нас с девочками ответственное выступление. Папа едет на дачу вместе со Стасом.
День проходит незаметно. Я уставшая. С наслаждением думаю о том, как приму душ и упаду в кровать в своей комнате.
Подхожу к подъезду и замечаю любопытные взгляды соседок, стоящих у машины рядом. Они переглядываются и что-то шепчут друг другу, кивая на меня.
Стараюсь не концентрировать внимание на этом, захожу в подъезд. Здороваюсь с консьержем и иду к лифту. Прохожу мимо доски объявлений и что-то останавливает меня перед ней. Что-то бросается в глаза, привлекая мое внимание.
Перевожу на нее взгляд. И закрываю рот ладонью, чтобы не закричать.
На доске объявлений в подъезде нашего дома висят фотографии отца с какими-то девушками. Все на фото абсолютно голые. Нет, это не может быть мой папа! Отказываюсь верить. Пытаюсь сорвать фотографии, но приклеены они очень хорошо. Скребу по деревянной доске ногтями. Разрываю фотографии на куски. Не успокаиваюсь, пока на доске не остается ни одной бумажки. И даже после этого продолжаю скрести ногтями. Стачивая их. Ломая.
Безмолвные слезы текут по щекам. Закрываю лицо руками и бегу по лестнице вверх. Не дожидаясь лифта.
Звоню в дверь. Никто не открывает. Стучу — тишина.
Лихорадочно ищу ключ в сумке. Дрожащими руками вставляю его в замок и толкаю сильно дверь.
В квартире тишина. Не слышу привычного: «Миланочка, это ты?»
Уже содрогаясь от страшных предчувствий, вбегаю у одну комнату, вторую. Пусто.
И, только когда открываю дверь третьей комнаты, комнаты родителей, у меня вырывается крик:
— Мама!
20. Милана
Длинный, с давящей тишиной, коридор больницы. И этот запах. Который я не переношу с детства. Запах лекарств и дезинфицирующих средств.
Запах больницы.
Запах боли и страдания.
Я узнала его слишком рано. Порой мне кажется, что я пропиталась им с самого рождения.
Я родилась недоношенной. У мамы давно были проблемы с сердцем и, если с вынашиванием и рождением Лейлы проблем особых не было, то со мной она практически всю беременность пролежала в больнице.
Поздние роды. Как говорили врачи, вкупе с сердечной недостаточностью — это большой риск.
Мама рассказывала, я три месяца пролежала в инкубаторе, прежде чем меня привезли домой.
Но и потом чуть ли не каждый месяц я проводила в больнице несколько дней.
У меня выявили почечную недостаточность.
С этим можно прекрасно жить. Современная медицина позволяет.
Но я почувствовала себя неполноценной, когда в шестнадцать лет мне сказали, что навряд ли я смогу выносить ребенка.
Я тогда расплакалась на приеме у врача. Мама гладила меня по голове и они с врачом на пару уговаривали меня успокоиться. Убеждали, что медицина не стоит на месте и, возможно, к тому времени, когда я решу завести ребенка, это не будет проблемой для таких, как я.
Поэтому я ненавижу больницы. Ненавижу этот запах. Ненавижу белый цвет. У меня в гардеробе нет ни одной белой тряпки. И платье на свадьбу у меня будет не белое.
Хотя какая свадьба? Кому я такая нужна? Фактически бездетная. Неполноценная.
Может быть, в этом и причина того, что у меня и не было до сих пор нормальных, полноценных отношений с парнями.
Мама чувствовала мое настроение и всячески старалась подбодрить меня. Мы ездили к разным специалистам. Но потом мне это надоело. Каждый такой визит лишний раз напоминал мне о моем недостатке.
И вот сейчас я опять сижу в больничном коридоре. Потому что мама…. моя любимая мамочка…
Когда я обнаружила ее лежащей на полу, то почувствовала, как все внутренности скручивает тугим узлом, выворачивая все наизнанку.
Я подбежала к ней и стала трясти ее в надежде, что она очнётся. Откроет глаза и просто скажет, что у нее закружилась голова.
Но одновременно набирала на телефоне номер экстренной службы.
Врачи приехали быстро. Но те минуты, что я провела в их ожидании, показались мне вечностью.
Я не сразу заметила конверт с какими-то бумагами на полу рядом с мамой.
Подняла его, заглянула и тут же отбросила. Там была та же мерзость, что и на доске объявлений в подъезде.
Ужасная догадка осенила меня.
Кто-то прислала маме эти фотографии! Кто-то хотел этого. Хотел таких вот последствий!
Я положила конверт в сумочку и кинулась открывать дверь, услышав долгожданный звонок.
В больнице я просидела два часа, прежде чем ко мне вышел доктор и сказал, что каждая минута имела значение и, если бы я пришла минут на десять позже, то они были бы уже бессильны.
Спрашиваю его, что с мамой.
Доктор, устало снимая маску, произносит:
— Она в коме. Состояние стабильно тяжёлое. Пока никаких прогнозов. Есть кто-то более старший? Или Вы — единственный родственник?
— Есть папа. Муж мамы.
— Пусть срочно приезжает. Мне нужно с ним переговорить.
Киваю.
Доктор уходит, а я опять набираю папу. Все время ожидания, сначала «скорой» дома, потом в этом душном коридоре, я пыталась дозвониться до отца. Но он не отвечает.
Он на даче. Со Стасом. Скорее всего, они в сауне. Тогда остаётся только ждать, когда папа увидит мои звонки и перезвонит.
Но я продолжаю методично жать на кнопку автодозвона.
Я одна в беде. И мне страшно. И больно. И я не знаю, с кем разделить эту боль.
От бессилия и одиночества перед болью я начинаю плакать. Отпускаю себя.
Реву так, что рукава блузки, которой я вытираю щеки от слез, за считанные секунды становятся мокрыми. А слезы все продолжают катиться.
На мой вой прибегает медсестра и сует мне какую-то таблетку. Заставляет запить водой и отводит в какую-то комнату. Укладывает на кушетку и уходит, закрывая дверь.
И я засыпаю. Проваливаюсь в небытие. В темноту, где ещё страшнее и больнее.
22. Милана
Из небытия меня выводит знакомый голос. Как будто откуда-то издалека я слышу эхо. Голос отца и еще чей-то.
Пытаюсь разобрать слова. Ведь разговор происходит здесь, где-то совсем рядом. Но слышу только интонации. Волнение и строгость. А еще отчаяние. И все это в голосе отца.
Приподнимаю веки. Но они как будто налились свинцом. Неподъемные.
Руками тру глаза, размазывая остатки туши. Наконец, с большим трудом открываю глаза.
В комнате полумрак, но я различаю фигуру отца и доктора в белом халате. Они о чем-то говорят, не обращая на меня внимания
И только теперь я начинаю различать обрывки фраз.
— Как долго?…
— Сколько?…
— Только этот вариант?…
Сути разговора понять не могу. Но какая-то необъяснимая тревога уже зарождается в глубине моего сердца.
Приподнимаюсь и сажусь. Мужчины оборачиваются. Папа подбегает ко мне и садится рядом. Обнимает и прижимает к себе. Доктор молча выходит из комнаты.