Страница 16 из 162
В пятницу утром соседи, приученные вставать под звон кастрюль, тарелок и оплеух, думали о худшем. Кто-то, в непривычной тишине, проспав на работу, предлагал срочно вызвать участкового. В пятницу вечером, когда соседские переживания достигали опасного накала и предложения "выломать дверь” звучали вполне серьезно, из Таиной квартиры на лестничную клетку, осажденную взволнованными жильцами, материализовалась, как фея, сама Тая в голубом халате, в тишине спускалась вниз, и у подъезда появлялась авоська с тапочками и мольбертом.
Мать Таи появлялась на пороге кухни, с опаской оглядывалась по сторонам и неизменно спрашивала:
– Как тебя угораздило выйти замуж за такую обезьяну?
На следующий день Тая на базаре покупала кисти, краски, тарелки и присматривала нового мужа.
Два раза в месяц, первого и шестнадцатого, Курбана вот уже год навещал сосед с четвертого этажа Пясотский – пьяница-переводчик, подрабатывавший в Драмтеатре, по прозвищу Шекспир. Пьяно, но уверенно декламируя какой-нибудь восьмой или тридцать восьмой сонет великого трагика, он стучал в калитку:
– When I do count the clock …Курбан, друг мой!... that tells the time… Впустите меня!.. And see the brave day… Меня преследуют!.. brave day… sunk in hideous night…[11]
Курбан открывал дверь, и Шекспир вваливался внутрь двора, еле держась на ногах, благоухая портвейном. Пиджак на Шекспире висел мешком, галстук нагло выделялся зеленым пятном на фоне не очень свежей рубашки. По стенке Шекспир добирался до воише и бессильно валился на ковер:
– Курбан, друг мой! Супруга хочет силой отнять у меня получку и наказать за излишнее возлияние… Но я не таков! Я просто так не дамся! Позвольте, друг мой, переждать у вас часок, пока буря не утихнет и моя благо… благоверная не уйдет на репе… репетицию.
Заходил к Курбану на чай старый учитель рисования, потерявший в землетрясение в сорок восьмом всю семью. Всякий раз прощаясь, он задавал один и тот же вопрос:
– Уважаемый Курбан Эмиро, нет ли у вас случайно Катулла?
– Катулла нет, к сожалению.
– Эх, жаль… Катулла надо обязательно читать.
Через неделю учитель приходил на чай опять и прощаясь, спрашивал:
– Нет ли у вас случайно Катулла?
На первом этаже в семнадцатой квартире жили молодожены, Катя и грузин Давид. Катя была выше мужа на полголовы, и Давид в душе очень переживал и жаловался Курбану:
– Не поверишь, дядя Курбан, до женитьбы не замечал, что она у меня такая високая. А все почему? Потому что в постели рост не важен! А теперь утром, когда надеваю тапочки, замечаю, что они у нас одного размера. У меня сороковой, и у Катечки тоже сороковой, ва!
Давид вздыхал и смотрел на беременную Катю:
– Как думаешь, дядя Курбан, возможно ли, если у нас родится дочь, чтобы была маленькая, как я, а если сын, то такой же високий, как Катечка?
На четвертом этаже в угловой комнате в двадцать девятой жила Татьяна Васильевна, по прозвищу «Москвичка». Когда-то она ею была, преподавала математику в бывшей женской гимназии и жила на пятом этаже бывшего кооператива помещика Ващило недалеко от Новодевичьего монастыря. Летом сорок первого, перед войной уехала в отпуск в Белоруссию к сестре с маленькими сыновьями Васей и Федей, и так уж получилось, что оказалась на оккупированной немцами территории и сразу попала в число бывших москвичей, бывших учителей, бывших матерей… После войны Москвичку посадили, как предателя родины, и Татьяна Васильевна просидела до пятьдесят третьего где-то под Марами. Попала под амнистию, но жить в русских больших городах ей было запрещено, и Москвичка поселилась в Ашхабаде.
Завела двух котов, каждый из которых весил по десять килограммов, сама же Татьяна Васильевна была худенькая-худенькая. Котов звали Вася и Федя. По праздникам 7 Ноября, в Новый год, 8 Марта, 1 и 9 Мая Москвичка выводила котов гулять, по очереди спуская на руках во двор. Вася и Федя спуститься самостоятельно по причине избытка веса не могли, сидели во дворе на коленях Татьяны Васильевны, прижимали уши и ошалело смотрели по сторонам.
На первом этаже в восемнадцатой жил дядя Петя, он работал контролером в недавно отстроенном летнем кинотеатре. Дядя Петя, огромного роста, с красными волосатыми руками, тучный и грозный, с лицом свирепым и страшным, закрывал собой весь проход и без билета никого из пацанов в зал категорически не пускал. Он знал по именам всех местных мальчишек. Когда в начале сеанса в театре гас свет, количество пустых стульев в зале уменьшалось на десяток-другой, потому что в темноте дядя Петя пропускал на сеанс всех малолетних безбилетников.