Страница 90 из 94
Мне было так больно, словно сердце моё вырвали из моей груди, словно оторвали от меня кусок моей плоти. Неужели же мы больше с ним не увидимся?..
Через несколько дней отец велел насильно меня накормить. Слуги выволокли меня на улицу, а у меня не было сил, чтобы им сопротивляться. Хозяин усадьбы сам стоял и смотрел на всё, сердито постукивая веером по своей руке. Грозился слугам их до смерти избить и всех их домочадцев до смерти избить, если они не смогут накормить меня.
Я вырывалась и плакала. Даже самые жестокосердные слуги, смотря на меня, начинали плакать. Но они больше боялись за своих родных, чем жалели меня.
Я боролась против каждого кусочка пищи, сражалась с жизнью, которая стала мне не нужна. Молилась, чтоб боги сжалились надо мной и отобрали мою жизнь или помогли стать монахиней.
Они долго мучили меня, прежде чем уйти. И всё-таки вынудили меня поесть риса, мяса и овощей. Я ненавидела слуг. Я ненавидела своего отца. Лежала потом в своей постели и долго-долго плакала.
Эти пытки повторились на следующий день. И два раза в день слуги мучили меня по приказу нашего господина, вынуждая меня есть. Отец или мой старший брат, сын госпожи из Северных покоев стояли и смотрели на то, а иногда они вдвоём.
И мою кормилицу били, когда я ночью пыталась убежать из усадьбы. До крови били. Водой окатывали и снова били. Пока она уже не перестала приходить в сознание совсем. И тогда я поклялась, что буду есть сама, каждый день, только бы они оставили её. И клялась есть трижды в день и пить отвар лекарственный, если лекаря позовут позаботиться о ней.
Прошло три страшных дня, прежде чем моя верная Аой смогла прийти ко мне. Она хромала. Бледная, болезненная. Добрая женщина просила у меня прощенья, что не смогла умереть быстро, а я была вынуждена продать своё желание в обмен на её жизнь. И мы обе плакали, обнявшись. Долго-долго плакали, проклиная несчастную нашу судьбу.
А потом моя верная служанка тихо сказала, чтобы я не смела чувствовать себя виноватой перед нею. Потому что это она мне приносила письма от моего возлюбленного, потому что это она провела его ночью ко мне. И её бы всё равно наказали за то, может даже, забив до смерти. Просто отец решил повременить с наказаньем и избить её у меня на глазах, чтобы заставить меня есть. Он надеялся, что я не смогу забыть, что она моя кормилица и няня, не смогу забыть те годы, что мы провели вдвоём в родной моей усадьбе.
- Я не хотела стать причиной ваших страданий, моя госпожа! – Аой снова разрыдалась, - Я просто подумала, что вы не слишком-то и стремитесь отправиться служить во дворце и даже не желаете стать наложницей наследного принца. У принца много женщин, а станет ещё больше, если он будет следующим императором. Я надеялась, что этот несчастный юноша, так отчаянно полюбивший вас, сможет похитить вас или даже уговорить нашего господина о браке с вами. Я так мечтала, что у вас будет мужчина, верный лишь вам! Или, что хотя бы у вас будет немного соперниц. Не как у прислужниц императора и наследного принца.
Она всхлипнула и не сразу решилась добавить:
- И не так, как у господина, которого я любила. Он страшным ветреником оказался! Даже в столице, когда господин забрал нас сюда, я слышала много страшных слухов о его приключениях.
Я робко погладила её по щеке – хотя бы по лицу её не били – и ласково сказала:
- Я понимаю, что у тебя не было злых намерений, Аой. И ты всё же позволь мне попросить прощения у тебя! Прости меня, что даже я стала причиной твоих мучений!
Мы снова обнялись с нею. И долго-долго молчали. Одинокие. Потерянные. Подавленные нашей тяжёлой судьбой.
Не знаю, день тогда был или ночь. Мне было всё равно. В голове осталось мало мыслей. Вошёл отец. Он с того неудачного побега не заходил в мои покои, не отвечал на мои послания, которые ему передавала с доброй Мурасаки.
Аой порывалась носить послания сама, чтобы никто больше из-за нас не пострадал. Но добросердечная Мурасаки всякий раз останавливала её и повторяла, что моя кормилица и так слишком сильно разгневала нашего господина – и лучше ей в ближайшие недели ему на глаза вообще не попадаться. Тем более, что спина её не зажила ещё. А нога перебитая не заживёт никогда: так и придётся несчастной женщине до кончины своей ходить, хромая.
Я молчала, отвернувшись от нежеланного гостя. И мой господин долго молчал. Наконец заговорил со мной:
- Перед казнью он сложил стихотворение...
Ушёл! Растаял с дымом костра! Если и была какая-то крохотная надежда в душе моей, теперь её не осталось. О, за какие прегрешенья в прошлых жизнях мне досталась такая злая доля?!
Родитель мой молчал ещё дольше, чем прежде. Затем добавил:
- Стихотворение тронуло присутствующих. Его передали наследнику.
Мужчина прочёл строки любимого. Увы, стих был на китайском языке, а женщин не учат китайскому: нам ведь вредно его знать. Но отец добавил, проясняя:
- Наследник, когда ему передали эти слова, прослезился. И приказал помиловать приговорённого.