Страница 89 из 94
- Только одну ночь… только на одну ночь позвольте мне прикоснуться к вам! Я сгораю… - шептал он.
Я испуганно сжалась. И страшно было, и не хотелось убегать от него.
Помедлив, наговорив ещё ворохи красивой чепухи, он сел ближе и, осторожно обхватив мои плечи, привлёк к себе. Скользнули ласково и быстро его тёплые ладони по моим волосам.
- О, какие у вас густые волосы, Хару! Как шёлк гладкие… - молодой мужчина вздохнул, - Я бы хотел, чтобы время остановилось, и я мог целую вечность держать вас в своих объятьях!
Он говорил и говорил… И мне всё меньше и меньше хотелось, чтобы эти тёплые ласковые руки отрывались от меня….
Наконец, мы произнесли любовную клятву:
- Чтоб нам в небе птиц четой неразлучной летать, чтоб нам на дереве раздвоенной веткой расти!
И, кажется, что связки моих одежд сами собой распустились… а губы его жаркие приникли к моей щеке…
Ночь подходила к концу. Ему бы уйти незамеченным, но он, поднявшись, подхватил меня на руки:
- Я хочу унести мою весну с собой.
А мне... мне бесстыдной хотелось уйти с ним. Я поняла эту горечь влюблённых, вынужденных расставаться поутру.
Любимый вынес меня из моих покоев, двинулся дальше. Вот, он выбрался из усадьбы. Счастье было так близко...
Дальше всё смешалось. И сад, и заря, и долгая-долгая улица, и крики, и погоня...
Нас настигли вооружённые слуги моего господина. Меня вырвали из рук моего возлюбленного. Потащили прочь от него. Мои крики, мои рыданья никто не замечал. Лишь только раз могла я вывернуться и увидеть его, отчаянно смотревшего на меня, удерживаемого нашими охранниками. Меня утащили по незнакомому переходу и заперли в каком-то амбаре.
Там было холодно. По ночам пищали мыши. И даже бегали между свёртков и кувшинов, ужасно пугая меня. Но, впрочем, поесть мне приносили, дважды в день. Еду хорошую, чтоб я не заболела. Но я плакала, отказывалась от еды. Умоляла служанок, которые изредка приходили ко мне, сказать, что стало с моим любимым. Девушки молчали, отворачивались, некоторые даже презрительно молчали. Я опозорила себя. Наследник и отец уже вели приготовление к моему переезду во дворец, а я… я пыталась сбежать! Сбежать с другим мужчиной! С тем, с кем уже соединились рукава наших одеяний на моей постели. Но мне не важно, что будет со мной, что скажет наследник, когда ему расскажут!
Почему я не могу выбрать сама?.. О, как я не хочу во дворец! Как не хочу становиться ни наложницей, ни любимой женою наследника. И даже любимой женщиной будущего государя я становиться не хочу!
И только верная Аой, принеся мне обед на третий день моего заточения, ответила:
- Наследник так разгневался, узнав, что приказал его казнить.
Что-то оборвалось во мне, что-то умерло от этих слов. Есть ли где-то в этом мире страна, где женщине позволено самой решить, кто станет её мужем? Будет ли где-нибудь когда-нибудь такая страна? О, как счастливы должны быть женщины, рождённые в ней!
Я отказывалась от еды. Рукава моих кимоно никогда не просыхали от слёз.
На шестой день мой господин позволил мне вернуться в мои покои. Но я так ослабела от волнений и слёз, что сама не смогла идти. И, помедлив час или два, хозяин усадьбы позволил нашим молодым слугам вынести меня из амбара и отнести в мои покои на руках. Мужчины были серьёзны, взгляд отводили.
Служанки приносили мне еду уже по три раза в день, всё время разную, уложенную так красиво и заманчиво, чтоб скорее соблазнить меня ею. Я спрашивала у самых сострадательных из служанок, у верной моей кормилицы, где тюрьма в Киото, где усадьба моего возлюбленного? Но они молча отворачивались. И лишь верная моя кормилица призналась погодя, сердито, что имени и усадьбы того молодого господина никто из слуг нашей усадьбы не знал. Да и знали бы, так не помогло бы то: сил у меня не хватит, даже до ворот нашей усадьбы дойти, а родители того юноши за него не вступятся, боятся гнева императорского. Но, кажется, тайком заказали молитвы о его благополучии в столичных храмах.
Аой тоже молила меня поесть хоть чуть-чуть. Хотя бы ради неё, хотя бы в благодарность за всю её преданность ко мне! Она плакала и грозилась, что сама перестанет есть. И вроде бы тоже перестала есть на второй день моего возвращения мои покои.
У меня сил не было уже, чтобы подойти к сёдзи и, чуть подтолкнув их, посмотреть в образовавшуюся щель на сад. Да мне и не хотелось смотреть на сад. Я только лежала в моей постели и много-много плакала.
Или я доведу себя до голодной смерти, или вымолю позволенье принять подстриг, чтоб до конца моей грустной жизни молиться о любимом. А не позволят мне – так я сама своевольно сбегу в ближайший монастырь и упрошу монахинь мне помочь. Да, мне ради этого придётся снова есть и сколько-то времени копить силы, чтобы хватило на путь. Но я не хочу жить в этом суетном мире. Вообще не хочу жить!
Через два дня была церемония распределения должностей в столичных ведомостях. И слуги шептались, что мой молодой родственник получил ранг повыше, чем у него прежде был. Но какое мне было дело до него?.. У меня не было сил, чтобы радоваться чьим-то радостям.