Тени Грехов

великой тьмы — второго лика смерти — 

и света нет, а если есть какой, 

то лишь над пеплом пляшут блики эти... 

Ты видишь, слаб огонь, что я храню, 

но тем жаднее тянешься к огню. 

Отрывок из сонета Шекспира № 73. 

Перевод: Р. Винонена.

Радан зажёг огарок свечи и поставил на стол. Подошёл к кровати и, устроившись на ней поудобнее, взял с рядом стоящей тумбы барсетку. Вынул из неё тетрадь, спрятанную в целлофановый пакет. Извлек её из прозрачного мягкого плена и встряхнул над полом, не в первый раз освобождая от частиц праха прошлого, прочно в неё впившегося. Едва проведя ладонью по обложке, ощутил, сколь она шершава и совершенно неприятна на ощупь. Некогда бывшие на ней яркие краски, паутиной облупившись, давно потускнели и впитали в себя толстый слой пыли, оставляя теперь на коже липкую грязь ушедших в небытие дней. Радан брезгливо поморщился. Задумчиво скользнув указательным пальцем вдоль потрёпанного переплёта, открыл чужой дневник. В нос закрался отстоявшийся запах, напоминающий духи тлена преющих листьев. Радан немного скривился. Склонив голову набок, он, едва касаясь тонких пожелтевших страниц, аккуратно начал их листать. Казалось, хватит лишь одного неосторожного дыхания, и они, потёртые по краям временем, превратятся в прах. 

Пальцы коснулись строк, написанных мелким, но с сильным нажимом почерком, буквы которого порой становились совершенно неразборчивыми. Бумага под властью Радана неспешно зашуршала; причудливый танец потревоженных пылинок заставил его чихнуть. 

С улицы послышался свист ветра, всколыхнувший гибкие ветви деревьев. Он тревожно застучал в окно и запел лишь ему известную колыбельную. Чугунное небо, утратив кровавые краски заката, не прибавляя цвета в эту холодную наступающую ночь, с угрозой нависло над городом. Громоздкие тёмные тучи затмили весь небосвод, скрывая за своей тяжестью блеск далеких блекло-жёлтых звёзд. 

Чуть покачав головой, Радан сквозь пряди чёлки в упор колюче посмотрел на Милену, чьи смолянистые волосы ручейками спадали на плечи и прикрывали грудь. Та сосредоточенно молчала и, точно коршун, следила за каждым его движением, ожидая от него разъяснений. Но он пока не стремился нарушать наступившую тишину. 

Радан опустил голову. В тускло освещённой комнате раздавался лишь шелест бумаги — тихий и монотонный. 

— Тебе никто не говорил, — не выдержала Милена, — что читать чужие письма и дневники, а как я понимаю, именно мой дневник у тебя в руках – верх неприличия? — вопросительно приподняла брови. 

— Дневник сохраняет время… — задумчиво отозвался Радан, — которое легче убить, нежели повернуть вспять, — перелистнул страницу. — Мы ведь ищем ответы, не так ли, Милена? 

Недовольно скривив губы, она сузила глаза и сделала шаг вперёд. Разомкнув руки, явно погружаясь в свои мысли, неспешно провела ладонью по «клетке». На гладкой, прозрачной, как капли росы, поверхности её пальцы начали выводить незамысловатые узоры. Милена поскребла ногтями по стеклу, после чего вдруг резко и испуганно отдернула руку, точно обожглась об огонь – горячий и ненасытный. Чуть покачнувшись, она прошлась языком по губам. Скользнула рассеянным взглядом по Радану и присела на пол. Поджав колени к груди, Милена стала отстранённо наблюдать, как блики догорающей свечи, прикрыв лицо Радана серой тенью, задорно вплелись в стоящие на столе цветы. 

— Я не люблю фатального исхода, — неожиданно с дрожью в голосе тихо произнесла она и подняла взор к потолку. — От жизни никогда не устаю, — мерклое лицо озарила едкая улыбка. — Я не люблю любое время года, в которое болею или пью, — перевела взгляд на свои худые руки. — Я не люблю холодного цинизма, в восторженность не верю, и ещё… — Милена, прикрыв ладонями свои шрамы, на миг умолкла, чтобы в следующую секунду стальным голосом произнести: — Когда чужой мои читает письма, заглядывая мне через плечо [1]. 

Радан, ничуть не смущённый словами пленницы зазеркалья, продолжил листать тетрадь, но уголки его губ приподнялись и с них через мгновение слетел пропитанный вежливостью едва слышный ответ: 

— …Я не люблю уверенности сытой, уж лучше пусть откажут тормоза [1]. 

Милена раздражённо цокнула язычком. 

— Зачем тебе мой дневник? – сквозь зубы процедила она и схватилась за цепочку на шее. 

— Это ведь записи не только каких-либо событий или наблюдений, — уклончиво отозвался Радан. — Это, в первую очередь, пометки личного характера, которые ведутся изо дня в день. 

— Я интересна тебе как личность? – удивлённо. 

— Личность... — эхом повторил Радан и едва улыбнулся. — Это словно букет из совершенно разных цветов, — приподняв голову, посмотрел на хрустальную вазу, полную душистых тюльпанов. В сердце прокралась нежность, но он в очередной раз её задушил. — И только от тебя одной зависит, из чего он будет состоять и каков будет его аромат, — смежил на мгновение веки. — Терпкий, горький, воздушный… — его голос был мягок, как кашемировая шаль. Лениво распахнув ресницы, чуть кивнул и посмотрел на Милену. — Да, милая, я хотел бы понять, чего больше в твоем букете: роз, полыни или орхидей?.. — Радан перевёл взгляд на тетрадь. — А быть может… Сорняков? — иронично добавил он. 

— Почему? Зачем ты хочешь это знать? 

Сжав губы, Радан отрешённо перелистнул страницу, проигнорировав заданный ему вопрос. Он не намеревался открывать Милене тайну своего далёко не радужного прошлого. 

— В своих записях, — Радан, загнул одну из страниц и отложил тетрадь в сторону, — ты часто сетовала на родителей, друзей, знакомых и родных. 

— Всё как у всех, – Милена равнодушно пожала плечами. 

— Одинаково, но разное, — заметил Радан. — Свои радости, печали и… любовь, — сделав акцент на последнем слове, заметил, как губы Милены цвета недозрелой клубники вмиг приняли форму прямой тонкой линии, а лицо чуть ожесточилось. — Любовь… — встав с кровати, он медленно подошёл к окну. — Про неё слагают стихи, пишут песни, поэмы, рассказы. Но никто до сих пор не дал этому чувству точного определения, – Радан раскрыл настежь рамы. Всполошив занавески и даровав ему лёгкий поцелуй свежего воздуха, в комнату без промедления ворвался шальной ветер. — Что она значит для тебя? – спросил он, явно застав Милену врасплох. 

— Чувство жизни. 

Жёлтая молния, словно сотканная из лучей солнца, расколола небеса на две части и на миг окрасила спальню в золотистый цвет. Незамедлительный раскат грома принёс с собой разбушевавшийся ливень. Огромные капли дождя громко застучали по жестяному карнизу. 

— Когда ты любишь, ты живёшь, — после небольшой запинки продолжила Милена, когда свеча потухла, а её легкий дымок, словно рассеивающийся туман посреди поля, извиваясь, потянулся к верху. Комната погрузилась бы в кромешный мрак, если бы не стоящий вдалеке на улице фонарь, чей свет слегка долетал до окон спальни. — Когда не любишь, ты… живой мертвец. 

— И зависаешь где-то между жизнью и смертью? — уточнил Радан, смотря на Авелин и Велию, стоящих под дубом во дворе. 

— Когда любишь, — она сцепила пальцы в замок, — делаешь всё возможное и невозможное, лишь бы возлюбленный был счастливым. 

— Это самопожертвование, — устало отмахнулся Радан и подошёл к шкафу. Отворив его громоздкие дубовые двери, он чуть нагнулся и через пару секунд вытащил чистую белоснежную майку. 

— Ты всем сердцем и душой желаешь, — не сдавалась Милена, — чтобы он всегда был рядом. 

— Это эгоизм, — расстегнув рубашку и лениво сняв её с себя, отозвался Радан. Милена замолкла, он мужским чутьем ощущал, как она с любопытством разглядывает в потемках его силуэт. Его матовую кожу, крепкие, упругие мышцы, прямую осанку. 

Усмехнувшись, Радан обернулся, в упор посмотрел на Милену, отчего она, словно нашкодивший котёнок, потупила взгляд. Но он не сомневался, она успела рассмотреть на его спине татуировку в виде ящерицы и заметить на шее цепочку с миниатюрным ключом. 

Натянув на себя майку, Радан неспешно подошёл к столу и, выдвинув верхний ящик, достал из него коробок спичек и новую свечку. Секунда, и маленький, но яркий огонёк осветил ушедшую на время почти во мрак комнату. Словно маленькая падающая звезда на агатовом небе, спичка полетела сквозь темноту и погасла, достигнув дождя за окном. 

— Ты можешь засыпать лишь в его объятьях, — после небольшого замешательства сказала Милена. 

— Это привычка. 

— У тебя на все есть объяснение? – не выдержав, едко спросила она, вызвав на лице Радана улыбку. 

— Любви не существует, — мягко произнёс он, облокотившись о стол. Он врал ей и себе. Не желал верить в обратное, даже чувствуя противоположное. – Её выдумали люди, так же как и справедливого Бога и слово «судьба». 

Милена, откинув за спину волосы, вопросительно на него посмотрела. 

— Чтобы было легче оправдать свои поступки, — сказал Радан, словно это всё объясняло. — Ведь как часто мы слышим фразы: «Я сделал это во имя любви!», «Бог всё видит! И воздастся всем по заслугам!», «Такова судьба, от неё не уйти!», — с его губ сорвался глухой смех. — Это их успокаивает. Ведь нет ничего проще, чем переложить всю свою ответственность на то, что невозможно потрогать и пощупать. На то, что не доказано учеными. На то, что не существует. 

— Ты не веришь? – недоверчиво спросила Милена и задумчиво закусила нижнюю губу. 

— Вера — это слепое следование за утопией, — он снял с запястья часы и положил их на стол. 

— Вера сближает людей. 

— Вера делает из людей стадо. 

Новый порыв разыгравшегося ветра слегка ударил раму окна о стену. 

— Без веры ты пуст, – после небольшой паузы, сдвинув брови, сказала Милена. 

Радан сложил на груди руки и отвел в сторону взгляд. 

— В религии говорится, — начал он, — Бог дал нам право выбора. Выбора праведного пути или тернистого. Выбора: жить или умереть, верить или нет, – немного склонил голову набок. — И суть этого встречается с самого начала человечества, когда Господь создал в Эдеме под запретом дерево познания добра и зла. Всевышний изначально знал, что человек может принять неправильный выбор, поэтому и предупредил: «а от дерева познания добра и зла, не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрёшь». В Библии есть энное количество мест, где Бог чётко говорит человеку о его полной свободе выбора. Быть благословенным иль проклятым. Жить в покаянии или умереть в грехе. Жить несмотря ни на что иль позвать к себе смерть. Свобода выбора… Его главная проблема в том, что воля человеческая после грехопадения оказалась под властью греха. А из этого вытекает то, что без Всевышнего человеку крайне тяжело освободиться от власти греха, поэтому свобода выбора находится под сильным не только внутренним, но и внешним давлением, — пауза. — Нет, Милена, – Радан покачал головой. – Я не верю. Мы сами кузнецы своей жизни. 

— Мой выбор был смерть, — глухо. 

— Сделав его, ты предала нечто более важное и ценное, — спокойно заметил Радан. – Однако сейчас ты хочешь выбрать… Жизнь? Но жизнь выбрать нельзя. 

— Даже если очень хочется? 

— Даже если. 

Вспышка молнии за окном. Блеклый рассеянный свет спустился с горизонта, где чёрное небо слилось с тонкими макушками деревьев; едва коснувшись кожи Милены, он откатился, словно волна от утёса. 

— У тебя, впрочем, как и у вас всех, «мёртвые» глаза, — задумчиво протянула Милена, будто говоря сама с собой. — Интересно, а может ли когда-нибудь в них появиться сама «жизнь» — неуправляемая, непредсказуемая? Та, которая заставит тебя перестать быть покойником с мягкой кожей, волчьим оскалом и ледяным сердцем. Та, которая вдохнёт в тебя свет? 

— «Когда-нибудь» граничит с вечностью. Но даже она небеспредельна, — едва слышно. Он услышал тревожный шум с улицы. Рычание. Шипение. Клацанье зубов. Женские выкрики. Вернувшись к окну, увидел, что во дворе две незнакомки дерутся с Авелин и Велией. Мир взорвался и кровавыми пятнами заиграл пред глазами. Выругавшись себе под нос, Радан не задумываясь выпрыгнул со второго этажа. Приземлившись на мокрую траву, тут же устремился к Авелин, которую душили, а та не могла дать отпор. Отшвырнув от неё нападавшую, предупреждающе зарычал, едва сдерживая в себе безумство гнева, чтобы не уничтожить непрошеных гостей. Из грязных ругательств и фраз Велии и одной из чистокровок, которых разнимал прибежавший Леон, понял, из-за чего разгорелась склока. «Собакам нельзя помогать! Вы предатели! Языки лижете шавкам!» чётко говорило о том, что гостьи пришли от имени своего клана, узнавшего о предстоящей битве. Радан моментально осознал, что был недостаточно аккуратен и излишне самонадеян, встречаясь с Айрис в публичных местах. 

Прогнав чистокровных вампиресс, внимательно посмотрел на Авелин, боясь обнаружить на ней тяжёлые раны. Но, к её и его счастью, таковых не имелось. Напряжённо молчал, зная, что если сейчас начнёт говорить, то сорвётся. Он помог ей подняться. Кровь, стекавшая из уголка её губ, смешалась с дождем. Видя, как она напугана и смущена, хотел обнять, но не стал, зная, что не должен с ней быть нежным, чтобы его злейший враг не ведал о нитях, за которые мог бы дёргать для своей выгоды. Радан вытер кровь с губ Авелин и отправился домой. Войдя в гостиную, приказал ей складывать вещи. Она попыталась противостоять из-за брошенной Леоном бездумной фразы «Надо придумать, что ей делать, если мы не вернёмся», но Радан твёрдо и решительно все это пресёк. Авелин ничего не оставалось, как повиноваться. Внутри Радан разрывался от бушующих чувств. Но ни один мускул не дрогнул на его лице. Внешне он был спокоен. Высказав соображения по стратегии предстоящего боя Леону и Велии, вернулся в свою спальню. Вновь под сконцентрированным взглядом Милены переоделся. Присел на край стола и смежил веки, всё еще видя, как вампиресса душит Авелин. Заскрежетал зубами. 

— Всё в порядке? — тихо поинтересовалась Милена. — Кто это были? 

— Мелкие неурядицы, — открыв глаза, отмахнулся. — Не будем об этом. 

— Хорошо. Мой дневник… — нахмурилась Милена, возвращаясь к разговору. – Он тебе чем-то помог? 

Радан кивнул. 

— Чем? – она с сомнением на него посмотрела. 

— Я узнал причины твоего самоубийства. 

Нервный смех тут же сорвался с её губ. Серые глаза лихорадочно заблестели. 

— Это невозможно, — разведя руками, с нотками весёлого безумства произнесла Милена. Сейчас она больше походила на безумную, чем отчаявшуюся душу. 

Радан устало качнул головой. 

— Ты была влюблена, — едва слышно начал он, на что Милена хотела что-то произнести, но явно осеклась, плотнее поджав к груди ноги. — Сильно. И это чувство вроде было ответным, но, увы… Это не так. 

— С чего ты взял? — всполошившись, резко спросила Милена. Её глаза широко распахнулись. — Расскажи... как ты понял… — тяжело сглотнула. 

— Все очень просто, — ответил Радан и вновь подошёл к кровати. — В записях не указано имя твоего возлюбленного, кроме одного места, которое я, безусловно, нашёл. Его имя ты зашифровала в стихотворении, — взяв тетрадь в руки и открыв её на той странице, которую он недавно загнул, сделал пару шагов и встал напротив зеркала. — Прочитать? — любезно поинтересовался Радан, но Милена не шевельнулась. Она застыла статуей. Радан повёл плечами. Через мгновение комнату наполнил низкий баритон: 

— Дикий как зверь ты, совсем не святой, 

Ангел? Нет! Демон! Я буду рабой, 

Вечно идущей во тьме за тобой. 

И на века будешь ты лишь со мной, 

Дерзкий и смелый, мой грешный герой. 

Подняв взгляд на Милену, он заметил, как её глаза цвета пепла, остекленев, потонули в чёрно-синих кольцах, грязными лужицами проступивших на коже. Лицо оцепенело и больше походило на маску – безжизненную и пустую. 

— Первые буквы каждой новой строки составляют его имя, — захлопнув тетрадь, Радан развернулся и положил её на стол. Чуть помедлил. — Его звали Давид. 

Милена напряглась, словно её ударили кнутом по спине и выбили землю из-под ног. Но ни вздох и ни выдох не потревожили её вмиг поблекшие губы, чьи очертания словно стерлись. На лице потерялись краски. 

Сквозь наступившую тишину было слышно, как с улицы доносился приглушённый стук ливня, создавая ощущение, что в комнату пытается пробраться нечто серое, отчаянное и безутешное; нечто более минорное, чем сама грусть. 

Подойдя к окну, Радан посмотрел во внутренний двор, где стволы деревьев, словно широкие руки мертвецов, с мольбой тянулись из сырой земли к бесконечному небу. 

— Я просмотрел список живших в Праге в восьмидесятые годы и нашёл мужчин с таким именем. Дальше было дело скрупулезной отсеивающей техники. 

Немая просьба застыла в серых глазах. 

— Одним из них оказался порядочный и заботливый семьянин, который совсем недавно стал дедушкой, — Радан прислонился к оконной раме и после небольшой паузы чуть слышно спросил: — Но тридцать лет назад он был другим? 

— Он был другим, — эхом вторила Милена. – Нежным, ласковым… Моим. А потом… Он вдруг стал чужим и, — она закусала нижнюю губу, — жестоким. 

Радан отстранённо посмотрел на размытую линию слияния неба с кронами деревьев, которые невозмутимо качались над далекой пустыней времени — времени, в которое входят и миг, и вечность. Он смотрел на свинцовое небо и думал, что в жизни всё меняется, без исключения, но лишь оно – время – неизменно. Оно всегда среди людей, они его никогда не потеряют, вот только оно теряет их с каждой новой секундой… 

Комната насквозь пропиталась меланхолией с тяжёлым привкусом отчаяния. Радан знал, что сейчас воспоминания, как крысы, выползая из мрака, окружили Милену. У неё был такой вид, словно в неё вонзили кинжал, медленно и с наслаждением поворачивая его рукоятку, а жертва всё ещё не в силах была поверить этому. В её глазах застыла безликая пустота. 

— Трагедия и фарс всегда ходят рука об руку, — произнёс Радан. 

— Пускай, — смотря в одну точку, словно выжигая некое отверстие в пространстве, одними губами отозвалась Милена. – Но у меня было какое-то время счастье в руках… Я любила. 

— Любовь для тебя, — Радан горько усмехнулся. — Это странное, необъяснимое чувство, сжигающее дотла изнутри, ломающее и разрывающее твою волю в клочья, подчиняющее тебя желаниям другого человека, свело тебя в могилу и с треском захлопнуло крышку гроба, — покачал головой. — Любовь тебя погубила. 

— Ты не прав. 

— Мы оба знаем, что это так. 

Он закрыл окно, прикрыл его шторами и молча покинул комнату. Оставил Милену с дождём, который, мягкими пальцами застучал в окно, не рассказывая никому, по кому он так безнадёжно плачет. 

Радан принял душ, изгоняя из себя остатки гнева, который всё ещё плескался в его венах из-за непрошеных гостей. Проходя мимо спальни Авелин, которая граничила с его комнатой, сквозь приоткрытую дверь увидел собранную дорожную сумку. Грустно улыбнулся. Сама Авелин, сидя на стуле к нему спиной, что-то усердно рисовала на альбомном листе. Радан неохотно отвёл взгляд и услышал безумный, немного истеричный смех Милены. 

Зайдя к себе в спальню, увидел, как Милена, будучи в одиночестве, словно очнувшись от кошмарного сна, с испугом на него посмотрела. Улыбка стёрлась с её лица. 

— Знаешь, — решив не акцентировать внимание на поведении Милены, но взяв его на заметку, сказал Радан, — существует одно поверье, в котором говорится, что от проделанных нечистых дел и помыслов загрязненная душа, попавшая в зазеркальный мир, может очиститься лишь в одном случае… — Радан стряхнул с кончиков прядей чёлки набухшие капли воды после душа. — Она должна найти двойника, который примет на себя все грехи оступившейся, заточённой в зеркала души, который с помощью энергии своей души будет её поддерживать. 

С губ Милены слетел нервный выдох. Радан начал снимать брюки, но она не обратила на это внимание. 

— Зачем? — глухо. 

— Затем, чтобы душа в зазеркалье не превратилась в злобное нечто, — Радан встретился взглядом с Миленой и ему показалось, что она его не видит. Она точно смотрела сквозь него, куда-то в пустоту комнаты. Отвернувшись от Милены, Радан лёг в постель и накрылся одеялом. 

— Но ведь я в него и так не превратилась! — громко возмутилась Милена. 

— Это всего лишь поверье. 

— Зачем ты тогда мне его рассказал? 

— Для общего развития. В твоём случае лучше знать о подобных легендах, чем пребывать в неведении. Ведь зеркала испокон веков считаются сосредоточием иных, потусторонних миров. Они способны показать совершенно другую реальность. В человеке всегда есть «Я» — индивидуальное, неповторимое и неподражаемое. А зеркала демонстрируют ещё один образ. Пример. Экземпляр. Как хочешь, так и называй. Тебя и в то же время кого-то другого. Кого-то, кого ты совершенно не знаешь. Кто является для тебя чужим, хоть на тебя и похожим внешне. У нас ведь нет возможности доподлинно знать, как мы выглядим и кем являемся на самом деле. Подумай об этом, – после сказанного Радан задул стоящую на комоде свечу. Комната погрузилась в кромешный мрак. 

— Ты будешь спать? – скептически спросила Милена. 

— И тебе советую, — с усмешкой тихо ответил Радан, вальяжно растягиваясь на кровати. 

— Я не могу, — рассеянно сказала Милена. — У меня не получается, — она опустила голову на подтянутые к груди колени. — Сколько бы я ни старалась… Почему ты не спишь в гробу? 

— Это заблуждение людей, — лениво отозвался Радан, переворачиваясь на бок. 

— Почему ты спишь ночью? 

— Потому, что мне так хочется. 

— Рассвет тебя не пугает? 

— Нет. 

— Разве ты не должен гореть на солнце? — не унималась Милена, явно не желая сталкиваться с одиночеством. 

— Нет. Это очередное заблуждение. 

— А почему… 

Она не успела договорить, как Радан её мягко, но решительно перебил: 

— Милена, о нашей физиологии тебе расскажет Велия. Мы же договаривались. 

— Прости. 

Наступила тишина. Тяжело вздохнув, Милена, пошатываясь, встала на ноги и качающейся походкой отошла вглубь своей стеклянной камеры. На пару секунд исчезла из поля видимости наблюдавшего за ней из-под ресниц Радана, но затем вновь вернулась. Милена аккуратно, почти невесомо коснулась зеркала кончиками пальцев. 

— Спишь? — одними губами произнесла она. Её указательный пальчик чуть заметно пополз вниз, чтобы в следующую секунду вернуться на место. Милена вздохнула. — Ненавижу проводить ночь в одиночестве, — опустила голову. 

— За тридцать лет ты к этому не привыкла? – с усмешкой поинтересовался Радана и перевернулся на спину. 

Милена грустно улыбнулась. 

— Я от них бежала. Как спускались сумерки в одном зеркале, я уходила и смотрела в другое. Где день, где солнце… Становилось легче. 

— Ты боишься ночи? — пауза. — Или воспоминаний, связанных с ней? 

— Как тебе удаётся знать, что творится в моей душе, без сказанных мною слов? – уголки её губ приподнялись. 

— Талант. 

Покачав головой, Милена присела на пол. Дотронувшись до волос, перекинула их на левое плечо и стала не спеша заплетать косу. 

Тишина. Темнота. Напевавший на улице дождь. 

Радан посмотрел на окно, завешенное шторами, которые пропускали одну-единственную полоску света от далеко стоящего фонаря. Затем перевел усталый взгляд на Милену, поджавшую губы и о чём-то задумавшуюся. 

— Что значит для тебя ночь? – склонив голову, отрешённо спросила она. 

— Время неприкрытого безумия и безрассудности. 

Милена кисло улыбнулась. 

— Ночь... Она для каждого своя, — добавил Радан и заложил за голову руки. В полутьме он без труда уловил, как взгляд Милены остекленел, а тонкие пальцы её рук переплелись между собой. Она подтянула колени к груди. 

— В ту злополучную ночь, — подавленно, — я остро почувствовала себя одинокой, преданной и растоптанной, а ведь накануне была так… счастлива… Парила, словно за спиной были крылья – белые, пушистые, которые оказалось так легко сломать и уничтожить... А я улыбалась, смеялась и добровольно шла навстречу своей погибели! – с губ сорвался слабый и в то же время горький, как полынь, смех. — Ничто не омрачало моего счастья и моей безмятежности. Рядом на протяжении года был любимый человек — гордый и своевольный, но такой тёплый, такой душевный и мужественный, что с каждым новым днём моя любовь к нему росла, а на глазах уплотнялась розовая пелена. Я не видела очевидного… Не видела того, что мной играют и забавляются… 

— Используют, — добавил Радан, прикрывая глаза. 

Милена грустно кивнула. 

— Я пребывала в ином мире... где была любима. Та ночь, тринадцатого июня, перевернула вверх дном все мои надежды и мечты. Она молчала и безразлично смотрела на меня, когда он… Давид, — имя бывшего возлюбленного она явно произнесла с трудом, сдавленно и полушепотом, — решил поставить точку в наших отношениях, — провела ладонью по лицу. — В восемь часов вечера он пригласил меня в ресторан. Наивно полагая, что мне сделают предложение руки и сердца, я надела свое любимое красное платье. Красное… — улыбка. — Символ страсти и любви, — Милена начала покачиваться вперёд-назад. — Глупая. Он даже об этом и не думал… 

— Ибо уже был женат. 

— Да. Вместо предложения я услышала, что он не любит меня и никогда не любил… 

— Ты до сих пор?.. — из любопытства поинтересовался Радан. 

— Нет, — Милена покачала головой. – Я его ненавижу. 

— Ненависть не приводит к добру. 

— И это говоришь мне ты? – весело, но со щепоткой грусти подметила Милена. 

— В таком случае, — улыбнулся Радан, — считай, ты отомщена. 

Она вопросительно на него посмотрела. 

— Через семь месяцев после твоей смерти его сбила машина. Он остался инвалидом. Беременная жена долго его выхаживала, всё надеясь на чудо, но… Чудес не бывает. Он остался лежачим. Совесть супруги не позволила оставить его одного на произвол судьбы, но… Семейное счастье дало трещину и навсегда стало утерянным. 

— Он страдает? 

— Безусловно. 

Уголки губ Милены приподнялись. Но в следующий миг точно яркая вспышка молнии, как факел, падающий в колодец, заставило её тяжело вздохнуть. Она понурила плечи. 

— Я убежала тогда и после... не зная куда, словно робот, брела по дорогам Праги, глотая солёные слёзы и не замечая творящегося вокруг. Сумерки незаметно сгустились; улочки стали безлюдными и совершенно пустыми. 

— И тогда ты встретилась с ним, — не как вопрос, а как утверждение произнёс Радан, и его взгляд скользнул по её шее, по шраму. – Он сделал тебя «грязной», — он знал всё то, что было дальше. На одну тайну стало меньше. Только вот это ему не принесло радости. Не это он стремился узнать и понять. 

— Да, — отстранённо. — Это был… Асен. 

— Слышал про него, — задумчиво произнёс Радан. – Он ведь не только в Праге навёл шум, но и в Пардубице и Лоуни. Сорокалетний шизофреник и маньяк, заставлявший женщин шептать его имя во время… — осёкся, заметив, как Милена сжалась в комок. — Каждой третьей своей жертве он даровал жизнь, — холодно. — Однако ты это не оценила. 

— Увы, за сей подарок я была не в состоянии его поблагодарить, — язвительно, с нотками ненависти и в то же время грусти. — Мир для меня рухнул. Никого не было рядом. Ни Давида, предавшего меня. Ни Алана, давно погибшего. Ни родителей, которые отреклись от сына им, мне брата. Ни друзей, которым я уже не верила. 

— Ты всех делаешь виноватыми, кроме себя. 

— Думаешь, я не права? Что я не хотела жить?! – голос Милены сорвался на крик. 

– Нет, – Радан покачал головой. – Ты могла найти выход из сложившейся ситуации. Ведь даже Авелин, стерпевшая столько унижений и… – он запнулся и поджал губы. 

— Я не смогла, — словно оправдываясь, чуть слышно произнесла Милена. 

— Ты не захотела, — сквозь зубы процедил Радан.