Страница 20 из 22
-Если бы ты только увидела его, то поняла бы меня. В него невозможно не влюбиться... Глаза, как черные алмазы, на сердце вырезают слово страсти, и пальцев легкое прикосновенье рассудок повергает ниц...
-Это ты сама сочинила?
-Нет, это один поэт с Белого Острова.
-Неплохо для северянина. И что же было дальше? Ты стала вздыхать и грустить, ему это надоело, и он отправил тебя сюда?
-Нет... Я, видно, совсем спятила от этой любви и решила сама сделать первый шаг.
-Да ты что?!
-Именно. Взяла и заявилась к нему в покои на ночь глядя, вся такая решительная и дрожащая... если буду часто вспоминать об этом, умру со стыда. О Нима Сладкоязыкая, и кем я себя тогда возомнила?!
-А он?
-Он?.. Он взял меня за руку, отвел в сад и велел попробовать еще незрелый персик. Откусила я - фу, кислятина-то какая! Жую, морщусь, а плюнуть боюсь... проглотила кое-как и молчу, глазами хлопаю, как дура... А он спрашивает - понравилось, мол? Какое там, отвечаю, кому ж такое понравится?! Вот именно, отвечает он, мне это тоже не по вкусу. Я, когда поняла, хотела заплакать, а он взял мое лицо в ладони, в глаза посмотрел и сказал что-то... не знаю, на каком языке. Я потом Арколю попыталась повторить, он, кажется, понял, но переводить не стал, сколько я не просила. Вместо этого завел высокоученую скучищу о чувствах истинных и мнимых, и... как это он сказал?.. ах, да - о нетерпении сердца. Хорошо ему рассуждать - сбегает к марутским прелестницам, и готово дело.
-А потом аш-Шудах отослал тебя в школу?
-Ну что сразу "отослал"! Если бы аш-Шудах захотел, так хоть в Арр-Мурра отправил бы, чтобы я его "черные алмазы" не мозолила. Он желает мне добра.
-А ты желаешь его самого.
-Ох, Лалик, я и сама иногда не знаю, чего же я желаю. Ого, кажется в колокол брякнули. Ну что, встаем? пойдем дальше руки-ноги выкручивать во имя искусства.
Второй урок начинался сразу с мучений: опять растяжка, бесконечные приседания на цыпочках, вытягивающий жилы "закат-рассвет" (это упражнение было придумано легендарной Яшмой и заключалось в медленном - очень медленном! - приседании при расставленных ногах, вывернутых наружу носках, прямой спине и красиво раскинутых руках, а потом таком же медленном вставании), тренировка гибкости спины в нырках под палку, высоту которой регулировала госпожа Эниджа, и множество других способов причинить сладкую боль телам будущих танцовщиц.
-Медленнее, Лалик, ты не под куст присаживаешься! Так... а куда это ты глаза опустила? А ну-ка, подбородок вверх... глаза на меня... и взгляд соколицы, а не курицы-несушки! Хорошо... Девочки, вспомним наше правило: танцовщица Нимы никогда не опускает очей своих ниже локтей зрителя, паче же зрит ему в лицо, или на герб, ниже иной знак достоинства, на груди пребывающий! Иначе зрители решат, что вы сравниваете наполненность их гульфиков!
- Госпожа Эниджа, а с моим мучением вы какое правило свяжете?
-Твое, как ты выражаешься, мучение, Гинивара, связано вот с каким правилом... Никто да не прикоснется к танцовщице Нимы руками вожделения! А поэтому давай старайся, иначе тебя облапают на первом же выступлении! Уклоняйся мягче, не шарахайся, как испуганная девственница, перетекай, ускользай... представь себя подводной травой или лентой, плывущей по ручью. Амариллис, если я занимаюсь с Гиниварой, то это вовсе не значит, что остальные могут отдыхать. Именно так, и мне лучше знать, когда будет достаточно.
-Но я не могу больше! У меня сейчас зад отвалится!
-Выбирай выражения! А ты, Ксилла, перестань спотыкаться от каждого резкого слова! А чтобы твой зад остался на месте, сделаем вот что, - и Эниджа, подойдя к девушке, стоящей на одной ноге и вытянувшей другую параллельно полу, хладнокровно запустила кончики остро отточенных ногтей в ее ягодицу.
-Вот так и должно быть - ножка, как натянутая струна. Постой еще немного, а потом Лалик снимет груз. Что? нет, только с ноги, с головы не надо, поприседаешь вместе с ним, а то что-то у тебя спина невыразительная...
По истечении отмеренного времени, все без исключения девушки валились на пол, Гинивара так даже засыпала; потом разминали ноющие мышцы и снова вставали - учиться танцевать. Они постигали искусство импровизации, пытались рисовать пока еще разрозненными движениями осмысленные, одухотворенные сюжеты, а по истечении трехмесячного срока обучения каждой из учениц доверили Хранителя мелодий, дабы кристаллы и девушки привыкали друг к другу, ведь им предстояло действовать как единому целому.
Отдав почти все силы вечернему классу, танцовщицы Нимы смывали честный пот в небольшой жаркой купальне и устало плюхались в прохладную проточную воду бассейна; их хватало только на то, чтобы лениво пошевеливать пальцами ног, да моргать, даже болтать не хотелось. Потом был огромный поднос фруктов и кувшин простокваши на ужин, и далее девушки могли делать все, что им возжелается... а желалось им только одного - спать. (Правда, Амариллис раз в неделю - на два у нее силенок недоставало - посещала дом аш-Шудаха, присылавшего за ней закрытые носилки, и мужественно превозмогая сон, общалась с Арколем; в школу ее относили уже тихо посапывающей в подушку.) А затем приходил новый день, и все начиналось сначала.
Прошел год с того дня, когда Амариллис попала в школу Нимы Гладкобедрой. Она и ее подруги успели многому научиться, их тела стали послушнее и выразительнее, и каждая выучила (блестяще и неподражаемо, как она считала) один особенный танец - самый любимый, самый лучший, танец для первого испытания. А заключалось оно вот в чем.
В том, что все они будут выступать на публике, никто из девушек и не сомневался. Но в школе их единственной зрительницей была госпожа Эниджа, и проверить действие своих чар (без сомнения, неотразимое) им было не на ком. Первое испытание позволяло исправить это упущение. Каждой из учениц Нимы предоставляли право исполнить тот самый танец на публике; однако места, куда их привозили поздним вечером, почти ночью, сильно отличались от тех, какие им грезились в честолюбивых мечтаниях; довольно и того, что все они находились за рекой, в Маруте Скверном.