Страница 25 из 86
– Эй! Ты живой? – внезапно раздался вопросительный шепот, и в комнату прокрался парень, которого раньше Данька видел не во сне, нет, вовсе не во сне, а наяву, когда беспомощно замерзал на одинокой заснеженной скамейке, и уже с того момента запомнил его имя, потому что часто слышал сквозь беспамятство, как повторяла мать: “Сережа! Сережа!”
А Сережа опять удобно устроился на том же стуле и, весьма довольный собой, без лишней скромности поведал Даньке, как они с матерью нашли его, привезли домой, и как, в общем-то, ему здóрово повезло, потому что Серегина мать врач-педиатр, причем самый классный специалист в местной детской поликлинике, и даже надумай Данька помирать, ничего бы у него не вышло. И еще интересно, отчего это рожа у героически спасенного была такой, словно ею трамбовали асфальт?
Данька глянул на своего благодетеля уничтожающе, а тот заявил, что с подобной физиономией бросать такие взгляды довольно смешно (“ты еще не видел, но стоит посмотреть...”), и он, естественно, сам догадывается о случившемся.
Потом вернулась Серегина мать и сказала, что была у тети Вали, говорила с ней, и Данька еще некоторое время, пока не поправиться, может пожить у них. Как раз этого времени и хватило Сереге, чтобы вытянуть у Даньки некоторые подробности недавних событий.
4
– Ты домой? – поинтересовался Серега у Даньки, заправляющего в брюки его рубашку, хотя прекрасно знал, что услышит в ответ. – Хочешь, я пойду с тобой?
Серега был старше на целых десять лет и обычно обращался к Даньке насмешливо-снисходительно. Но мало ли кто каким старается казаться со стороны!
Данька виду не подал, что рад его предложению, но про себя облегченно вздохнул. Казалось, выше его сил войти в родную квартиру, в комнату, где произошло...
Теплая Серегина курточка, которую тот не доносил десять лет назад, любовно сохраненная матерью, тщательно вычищенная и почти новенькая, лежала перед Данькой. Серега смотрел на нее с каким-то особым, совершенно не присущим ему выражением.
– Я, кажется, становлюсь сентиментальным, – вздохнул он. – Эх, старость – не радость!
Данька без особых ощущений натянул куртку. Он же вернет ее, когда переоденется в свою.
Когда они подъехали к дому, и мрачный Данька вылез из чистенькой, только что вымытой машины, бабульки на лавочке у подъезда настороженно вытянулись и замолкли. Морозы бесследно исчезли, ласковое солнышко растопило снег, нагрело зябкий воздух, и бабушки, словно мышки из норок, выбрались из своих квартир понежиться в жарких лучах и погреть свои старые косточки. И торжественный приезд простого соседского мальчишки подарил им тему для оживленных разговоров на ближайшие часы.
Данька остановился у двери, поиграл ключами. Ранее желательное присутствие Сереги на какое-то мгновенье стало лишним и стеснительным. Даньке не хотелось, чтобы кто-то видел его замешательство и робость. Но Серега тактично пялился на голубые стены и лампочку под потолком, не торопил, не лез с вопросами и восклицаниями. Он просто присутствовал, просто своим видом намекал на то, что Данька не один.
Как там, внутри? Может, все привычно и чинно, словно ничего не случилось? Может, войдешь и, как всегда, почувствуешь, что дома, и станет тепло и уютно, спокойно и надежно, и на каждом шагу будут тебя приветливо встречать предметы, с детства тебе родные и знакомые, и говорить: “Здравствуй! Все хорошо! Вот ты и вернулся!”
Данька открыл дверь, и первое, что бросилось в глаза, – полиэтиленовый пакет под вешалкой с засохшим батоном, и словно опять вернулся в тот день и все пережил заново. Он, не глядя, проскочил в комнату и даже протянул руку к выключателю.
Свет! Он же должен был гореть. Ведь никто не мог его выключить. Разве только соседка, тетя Валя. Они всегда оставляли у нее свой ключ. На всякий случай.
Данька стоял, прислонившись к косяку, и вспоминал.
Кабан вскочил с дивана и зацепился ногой за торшер, тот рухнул, одна лампочка взорвалась с треском, и осколки, как снаряды, застучали по пластиковому абажуру. Маленькие, тонкие стеклышки до сих пор блестели на полу. Стулья валялись, и стол был сдвинут со своего обычного места, а скатерть клетчатым комком валялась у окна рядом с черепками разбитой вазы и затоптанными, изломанными сухими травинками осеннего букета; и темные пятна крови на светлом линолеуме.
Данька подумал: если у него когда-нибудь будет свой дом, то он станет недоступным для врагов, никто не сможет войти в него без Данькиного разрешения, никто. Или дома не будет совсем.
Серега прошел вперед, поднял торшер, поставил стул, сел на него, вытащил из кармана сигареты.
– Надо? – спросил у Даньки серьезно, и тот согласно кивнул.
– А ты умеешь? – чуть вспыхнули прежние насмешливые искры в глазах и тут же погасли.
Данька глянул мрачно. Первый раз он попробовал курить, когда ему было лет семь, и потом изредка выделывался перед пацанами, пуская дым. Пока не узнал отец.
Он кричать и возмущаться не стал, он протянул Даньке почти полную пачку: “На! Кури!” Данька опешил, долго отнекивался, но отец настаивал: “Кури! Я буду уверен, что ты не глотаешь всякую дрянь и не подбираешь чинарики”. Он сам поджег сигарету, всунул ее в дрожащие Данькины руки. И тот закурил.
Он чувствовал себя жутко неудобно, краска залила щеки, дыхание сбивалось, и он кашлял, переглатывал, а отец уже готовил следующую сигарету.
Желание курить, даже ради рисовки, после того дня начисто исчезло на несколько лет. Данька боялся, что на людях опять смутится, задохнется или закашляется и выставит себя полным идиотом. Но в последнее время он иногда позволял себе подымить в “мужской” компании.