Опасная находка

— Хорошо. — Я подаюсь вперед. Хочу, чтобы он знал: я приняла его игру. — Так вы ничего не будете рассказывать мне о Ричардсонах, я правильно поняла, Эдди?

Теперь я желаю узнать, какую игру он ведет.

— Эрин, милая, я отвечу на любые вопросы, дорогуша. Я — как открытая книга. Я могу чего-то не знать, но определенно готов попробовать. А теперь как насчет улыбки? — Он с озорным видом склоняет голову.

А я действительно ничего не могу с собой поделать, мне это нравится. Я улыбаюсь, искренне, показывая зубы.

— Спасибо большое, Эдди. В таком случае, вы не могли бы рассказать мне о Чарли Ричардсоне, главе банды Ричардсонов, каким он был?

Мне кажется, что теперь я понимаю правила. Спрашивать о ком-то, но не требовать фактов.

— Он был отвратным гребаным гадом… но в лучшем из значений этого слова. Отвратные гребаные гады иногда бывают отличными ребятами. — Он вздыхает. — Я уже говорил это о Ричардсонах. Все, кто был замешан в том старом ист-эндском деле, все равно уже мертвы. Мертвых не подставишь, и я о мертвых плохо не говорю… Но Чарли был плохим парнем. Я никогда не видел, чтобы он сам кого-то пытал. Но он рассказывал об этом. И он использовал генератор от разобранного бомбардировщика времен Второй мировой, чтобы пытать народ электричеством. Он пытал, кромсал, запугивал, пока ему не рассказывали все, что он хотел знать. Я как-то спросил: «Откуда ты знаешь, что они тебе под пытками не врут?» Он ответил: «Они врут до тех пор, пока не превращаются в маленьких детей, способных говорить только правду». Но, видишь ли, я не об этом его спрашивал. Я имел в виду: вдруг они с самого начала говорили правду, а ты пытал их до тех пор, пока они не начали придумывать всякую хрень? Чарли о таком никогда не думал. Я тогда не стал уточнять. Чарли был из другого поколения. Считал, что знает, как устроен мир. Но пытки никогда не помогали. Людей нужно уважать, верно, Эрин? Если ты хочешь, чтобы тебя уважали, ты должен сам проявлять уважение. Позволять людям умереть, сохранив каплю достоинства. Это уж их проблемы, есть у них достоинство или нет. Но никто не может сказать, что ты жил неправильно, если ты обращаешься с людьми с уважением.

Я не уверена, что это вся правда, но продолжаю.

— А вы относитесь к людям с уважением, Эдди? — спрашиваю я. Мне кажется важным задать этот вопрос.

Он смотрит на меня исподлобья.

— Да. Всегда относился, всегда буду. Но, не зная правил, нельзя на что-то рассчитывать, Эрин. А если уж ты подписался на игру, не жалуйся потом на проигрыш. Проигрывать тоже нужно с достоинством. Хороший спортсмен всегда позволяет людям проиграть с достоинством.

Он делает паузу, изучает меня. Взвешивает увиденное. Он хочет что-то сказать. Я его не тороплю, но он отводит взгляд, передумав.

В комнате тишина. Он кажется отстраненным, погруженным в собственные мысли. Мы приближаемся к опасной территории. Я это чувствую.

И меняю тему на ту, что полегче.

— Чем вы собираетесь заняться? С чего начать, когда вас выпустят? Есть что-нибудь конкретное, чем вам нравится заниматься? — Мне нужно, чтобы разговор не провисал.

— Выключи камеру. — Он устремляет на меня серьезный неподвижный взгляд. Все его очарование внезапно исчезло. Я тут же чувствую, как взмокла шея под волосами.

Тишина сгущается между нами. Мое сердце учащенно бьется. Я не понимаю, что происходит. Нет ничего, на что я могла бы опереться и сделать выводы.

— Выключи камеру. Сейчас же. — Он неподвижен. Окаменевший, непоколебимый. Опасный.

Я вожусь с камерой, нащупывая кнопку. Не знаю почему, но я его слушаюсь. Худшее поведение в сложившихся обстоятельствах, но других вариантов у меня нет. Тут что-то происходит. И я хочу узнать, что именно. Поэтому я делаю то, что он велит.

Красный огонек гаснет.

— Эдди, все в порядке? — Не знаю, почему я его об этом спрашиваю. С ним определенно все в порядке. Это у меня руки дрожат.

— Все хорошо, милая. Успокойся. — Выражение его лица смягчается. И тон тоже. Мои плечи начинают понемногу расслабляться. А я и не осознавала, как они напряглись. — Прости, если напугал тебя, милая. Но дело в том, что я… хм… Ладно, хорошо. — Он, похоже, борется с собой.

А затем начинает:

— Я хочу попросить тебя кое о чем, хотел попросить раньше, по телефону, но в то время обсуждать это было невозможно, и я не буду говорить это на камеру. Я хочу попросить тебя об услуге. По правде говоря, милочка, это единственная причина, по которой я согласился на интервью. Ты дашь мне то, что нужно мне, а я дам тебе то, чего желаешь ты. Поэтому мы здесь. Так что слушай, я не собираюсь повторять.

Я не могу поверить в происходящее. Хотя, если честно, я понятия не имею, что происходит. И думаю, не в этом ли причина, по которой он оставил те сообщения. И он ли оставил мне их?

— Я не привык просить, так что слушай внимательно. — Он прочищает горло. — Дело это личное. Я нахожу такие дела… неприятными. А в моем возрасте я стараюсь держаться подальше от стресса, знаешь, как это бывает. Так что мне нужно, чтобы ты мне кое-чем помогла. Поможешь мне, дорогая?

Он смотрит на меня. Я сглатываю ком в горле. А потом понимаю, что он, наверное, хочет, чтобы я произнесла ответ вслух. Мой мозг переключает передачу. Чего он от меня хочет? Господи! Пусть это не будет связано с сексом. «Эрин, заткнись. Конечно это не будет связано с сексом».

— Э… я… чем именно? — Я очень стараюсь, чтобы мой голос звучал ровно.

— Я, как ты знаешь, совершил в этой жизни немало ошибок. В том числе и по отношению к семье. Возможно. Наверняка — по отношению к жене, но я знаю, что там уже все кончено. Ладно. Тут я смирился. — Он отмахивается от этого. — Но у меня есть дочь. Моя Шарлотта. Лотти. Она… ей двадцать восемь. Немножко похожа на тебя. Темные волосы, красотка, весь мир у ее ног. Мы с ней не разговариваем теперь, Лотти и я. Она не хочет видеть меня в своей жизни, не хочет подпускать к своей семье. Уверен, ты понимаешь. И я ее не виню, она умная девочка. Мы вырастили ее умной. Нашла себе отличного парня, он хорошо с ней обращается, и у нее самой сейчас две дочки. Слушай… я определенно не был примерным отцом. Уверен, ты уже это поняла. Словом, я хочу, чтобы ты с ней поговорила. — Он слегка кивает своим словам. Он все-таки их произнес.

Эдди хочет, чтобы я поговорила с отдалившейся от него дочерью. Отлично. Семейных драм мне только не хватало. Вообще-то я сыта ими по горло.

Но все не так плохо, как я ожидала. Я вполне могу пообщаться с его дочерью. Ведь я так или иначе планировала брать у нее интервью. Если только эта просьба на самом деле не эвфемизм для чего-то другого. Это эвфемизм? Мне придется ее убить? Он хочет, чтобы я ее убила? Боже! Надеюсь, что нет… Он выражался бы более конкретно, правда же? Правда? Это так странно.

— Эдди, вам по этому поводу придется выразиться поконкретнее. О чем мне нужно побеседовать с Шарлоттой? Уговорить ее на съемку в этом фильме? Или на что-то еще? — Я очень осторожно подбираю слова. Ему, похоже, с трудом дается этот разговор, когда приходится вежливо просить о чем-то крайне личном. Я почти уверена, что раньше он такого никогда не делал. И очень не хочу его при этом злить.

— Нет, это не про фильм. Прости, милочка, но мне плевать на документалистику. Я присмотрелся к тебе после того, как со мной впервые об этом заговорили, точнее, велел к тебе присмотреться, и ты показалась мне неплохой девушкой, такой, с которой моя дочка могла бы подружиться. Она тебе поверит, скорее всего. Это отнюдь не моя сильная черта, я просто хочу, чтобы она увидела: я стараюсь. Пусть она узнает, что я взял себя в руки, я хороший парень, у меня все под контролем. Ты, Эрин, очень порадуешь старика, если сумеешь выполнить эту просьбу. Мне больше некого просить, понимаешь? У меня нет подружек, к которым я мог бы с таким обратиться, а даже если бы и были, Лотти бежала бы от них дальше, чем видела. Ей нужно знать, что, когда я выйду, я исправлюсь. И она сможет со мной общаться. Я хочу снова стать частью ее жизни. Помогать ей. Увидеть детишек. Моих внучек. Мне только нужно, чтобы ты до нее все это донесла. Чтобы уговорила ее дать мне второй шанс. Тебя она послушает. Я ее знаю. Скажи ей, что я теперь другой. Что я изменился. — Он замолкает. В комнате воцаряется тишина.