Страница 11 из 37
На самом выходе со стадиона позади Тоя вдруг рыхло затопали шаги. Той недовольно оглянулся. Пацаны молча, шли сзади без намерения с ним поравняться. «Без них сейчас тошно! Чё прутся за мной? – зло́бил себя Той. – Пошли бы все на…! – взрыв его эмоций нарастал, боль в ноге не спадала. – Нехер делать и прутся. Щас я им, бл!». Той остановился и, не разворачиваясь, забычился глазами в забор стадиона, определяясь со своими дальнейшими действиями. Всё полотно деревянного ограждения было исписано краткими названиями человеческих органов, а в ряде мест – их картинками, благо, что рядом была школа и недостатка мела для росписи забора “художники” не испытывали. Цвет забора давно уже был тёмно-серым, поэтому ярко мелованные произведения весьма убедительно контрастировали с “холстом”. Периодически с этим видом “искусства” велась непримиримая борьба, но количество заборов в стране, а также упорство “художников” на порядок превосходили возможности народного хозяйства по производству заборной краски. Неубедительным оказывалось и качество самой краски, потому как уже через сезон, причём неважно какой (зима ли, весна ли и т. п.), краска, кучеряво надувшись пузырями, просто спрыгивала с заборов, подставляя всю свою необъятную возможность под новые предначертания и жизнеутверждающие схемы. В общем, выходило так, что преодолеть это творчество было возможно лишь уничтожением всех заборов, искоренением их как класса мольбертов. Ровно это и было взято на вооружение в рамках непрерывного совершенствования социализма, которое сопроводилось началом строительства пятиэтажных домов – хрущовок. Эти кирпичные коробки не требовали заборов и сильно уменьшали их площади. Но даже такие рельефные изменения были неспособны преодолеть “художнические рвения” мало – и среднелетних созидателей нового совершенного общества. Эти строители тут же освоили и каменные “мольберты”. Правда, взависимости от фона “твёрдой” стены наряду с мелом начал активно применяться также и уголь, коего было тоже в избытке, так как замкнутые пятью-шестью домами дворы обязательно обустраивались угольными котельными. Особо одарённые “художники” могли предварительно загрунтовать стену соответствующей краской. «Достать» же краску на предприятии или в учреждении стало к тому времени гораздо проще. И это было неопровержимым доказательством преимуществ социалистического метода хозяйствования. Проще стало и школяру: он мог незаметно изъять часть краски из возрастающих домашних заначек. Неизменным оставался только тематический подбор рисунков и слов. Всё будто замерло в осознании, восприятии и неизменной концепции…
Той смотрел на надписи на заборе, не читая их и не вникая в нарисованное. Он подбирал слова, чтобы развернуться и взорваться ими в пацанов. «Какого… чё… идите вы… уставились…» – пытался он конструировать “взрыв”, но фарт[10] явно не шёл. Взгляд Тоя от недовольства собой разбычился и стал воспринимать забор забором, а меловые иероглифы – словами.
Стоявшие за спиной Тоя парни и тихо трендевшие ни о чём, вдруг со свистом хватанули своими глотками морозного воздуха из-за треснувшего их по ушам колотого смеха Тоя. А тот по-прежнему стоял к ним спиной и как обухом топора коротко бу́хал сгустками выбрасываемого изо рта пара. Это, пожалуй, был даже не столько гулкий смех, сколько взрывной “ик”.
– Спрыгнул с катушек, – изрёк Тюль, вышагнув в сугроб, чтобы глянуть Тою в лицо.
– Чем тя так забрало? – легонько постучался Хомель в спину Тоя.
– Той, ты чё? – Толстый уже стоял перед Тоем и тряс его за грудки.
– Посторонитесь, учащиеся! – Той унял свой “икучий топо́р”, наколовший кучи морозного пара и отхлопнув руки То́лстого, развернувшись спиной к забору, затрубил с неимоверным пафосом. – К торжественной линейке становись!
После этого возгласа Той манерно залапал в правую руку шапку, предварительно сняв её с головы Анастаса и вытянув эту руку вперёд и чуть вверх, создал на себе лицо верного ленинца, взывающего к всеобщему подвигу.
– П…, спятил! – Анастас вырвал шапку у Тоя и впаял её себе на голову по самые брови. Он, видимо, хотел ей прикрыть ещё и глаза, но глубины шапки не хватило; впрочем, и его лоб оказался для этого высоковат.
– Воспряньте к разуму! Отрекитесь от дерзости своей – пережитка тёмного царского прошлого! – Той воздел руки к чёрному небу, которого и видно-то не было. – Выполните и осознайте, наконец, требовательные призывы нашей любимой и направляющей! Не буду уточнять: чего и куда. Это вы и сами должны знать, изучив всю эту мораль нашего “строительного кодекса”. Тем более что плакат с этими премудрыми словами вы видите ежедневно. И если кто-то ещё проходит мимо, так и не удосужившись его изучить, напомню, что вывешен он на стене первого этажа нашей средней школы аккурат наискосок от уборной… Не смейте ничего уточнять! Наискосок от туалета, а не от сральни. И не следует ржать, Анастас. Этот “талмуд” завещан нам нашими отцами и прадедами!.. А к мудям, Анастас, эта эпохальная вещь никакого отношения не имеет… И не спорь – это не тождественные понятия.
Тирада, произносимая Тоем, на самом деле, не была прервана ни вмешательством какого-либо слова, ни нетерпение какого-либо тела. Парни лишь хитрили глазами, предвкушая развязку. Настроение у всех явно шло в гору ещё и потому, что парни видели – Той “отошёл”.
– Отщепенцы! Своей ленью и главное своим равнодушием к делу нашей партии вы отключили себя от источника, пропихивающего в вас знания. Нам всем уготовано светлое будущее! Пусть и с не очень приятными ощущениями в пути. Но цель – дойти, пусть даже и доползти… и победоносно… умереть. Но чего бы нам и вам это ни стоило, мы суровой рукой, а зачастую и ногой всё же заставим вас туда идти… хотя большинство из вас и сдохнет на этом пути!
Той снова ловко сорвал шапку с головы Анастаса, развернулся, высвободив весь простор расписанного забора и размахнувшись, со всей дури вбабахал шапку себе под ноги, потоптал снег вокруг неё и молча, воззрел на пацанов.
Парни стояли с недоумёнными минами, готовые уже усомниться в том, что Той “отошёл”. Похоже, в них заселялась догадка, что Той после разборок с дверью “дошёл” или скорее действительно “спрыгнул”. Явное разъединение намечавшегося контакта продолжилось новым действием Тоя. Он сорвал шапку теперь уже с себя и с возгласом: «Двоечники!», метнул её в забор. Шмяк шапки о доски привлёк к месту удара уже очень тревожные взоры парней.
Первым выхлопнул изо рта хохотливый пар Тюль. Он весьма музыкально клацал своими, безусловно, лошадиными зубами и из этого прищёлкивающего “гейзера” ещё и ритмично извергалось: «Ооох… уеть, ооох… уеть». Толстого с Фасолем “ковырнуло” почти одновременно. Да так, что они, заметавшись до гопака, завалили в сугроб почившего в раздумьях непонимания Хомеля. Однако его ханский нрав и монгольский хват немедленно, но беззлобно приземлил на уже весьма затоптанную перину этот танцевальный дуэт. Барахтанье танцоров в снегу торкнуло тормозное состояние Анастаса и как будто бы инициировало работу его мозга, который мгновенно искривил мимические мышцы лица и задвигал кадыком как поршнем, начавшим выбрасывать вовне звук, напоминающий одновременно и кашляющий лай и лающий кашель. Сузившиеся до щелок глаза Анастаса органично довершили эту маску рассерженного удивлением дворового барбоса. Окончательное осознание действительности довершилось мудрым восклицанием Хомеля:
– Карманьдень какая!
На заборе, аккурат на самом освещённом месте и нарочно под фонарём ярко-белой краской было бесстыже-актуально выведено: «Слова́ КПСС». Происхождение краски явно указывало на неоспоримые преимущества советского военно-промышленного комплекса.
Той удовлетворённо наблюдал за всё разраставшимся ша́башем и подкочегаривал его хлёсткими залпами глоточной пушки:
– Пятилетку выполним за 2–87 года, на крайняк – за 3–62[11]! Перекуём лоботряса в орало и кричало! Вдарим книгой знаний по башке учащегося и высечем из неё искру осознания конца тьмы! Верной дорогой брéдите подростки!
10
фарт – удача (жаргон)
11
стоимость бутылки водки в те времена