Страница 147 из 172
Может это у нее такое умение раньше было, но почему-то оно передалось мне? Да нет, не было и мгновения, чтобы она мной так управляла, или кем-то ещё. Так что имел в виду старик? Узнаю об этом завтра, как только он протрезвеет.
Пенелопа слегка копошится, откидывает с плеч одеяло, все так же отвернувшись ко мне спиной. Ее злость сменилась тоской, а боль усилилась в разы. Судорожно выдыхаю и наконец отрываю от нее взгляд, почти физически ощущая потребность то ли ее придушить, то ли обнять.
Так что там я хотел сделать? Посмотреть доклады шпионов, связаться с Катариной, подготовиться морально к встрече с ведьмой, узнать судьбу Серафимы, придумать как избавиться от Наместника с выгодой для себя… Сколько дел, сколько дел! Мне даже не будет времени думать, особенно о ней и ее чувствах. Не понимаю себя, раз мне так невыносимо находиться рядом, так почему я все ещё здесь? Вряд ли я могу как-то объяснить себе почему.
Стираю с лица влагу, снег растаял, и нарочно шумно достаю письма и заколдованную бумагу, чтобы отправить поручения Катарине. К моему удивлению с большей частью проблем я справился быстро, где-то за час, хотя и перечитывал каждую строчку раз по пять. Все потому, что совсем Пенелопа перестала обо мне думать и злиться на меня, но легче мне не стало. Просто чувствую, что она что-то задумала, но никак не пойму, что?
Чтение мыслей куда полезней моего проклятия, вот бы меня им прокляли, а не этой ерундой. Все продумал Трут, все, чтобы я мучился, мы вообще оба хороши. Я на столько был уверен, что Игнаришнар никогда не любил, не только Милу, но и вообще не может любить, что и условием снятия проклятия сделал его влюбленность. Кто же знал, что Трут влюбится? Вот он и снял свое проклятие, хотя если учитывать в кого он влюбился, ему можно только посочувствовать. Как там он говорил, проклиная меня? Что я бесчувственный болван, который не заслуживает ничьей любви. За двенадцать лет я ни разу не почувствовал, что меня любят своим проклятием, потому что было такое условие. Моё проклятие исчезнет, когда я поверю, что меня любят, даже несмотря на то, что проклятие об обратном будет говорить. Проблема в том, что я больше никогда не поверю ни одной женщине, даже сестре не верю. Хотя иногда мне хочется, особенно Пенелопе, но я не могу. Чтобы довериться нужно время, и поменьше тайн между нами, но ни я, ни она не спешим уменьшать их количество.
- Что бы ты сделал, если бы знал, что это последняя наша ночь? – задает вдруг вопрос Пенелопа, медленно садясь на кровати, все так же спиной ко мне.
Молчу несколько мгновений, мне не нравится ее решительность. Лампа погасла, в полумраке ее голые плечи кажутся ещё более слабыми. Убирает волосы на грудь, словно специально показывая нашу метку. Завитушки двигаются, выстраиваясь в надпись, но ее совсем не видно под рубашкой, только несколько шрамов.
- Что бы ты сделал, если бы знал, что это в последний раз? - она слегка поворачивает голову в бок, но на меня все ещё не смотрит.
- Ты так сомневаешься в моей победе? – скрываю свое беспокойство за сарказмом.
- Не сомневаюсь, - отвечает сразу, а затем дергает плечом, - в том, что ты выйдешь из этой ситуации победителем.
В ее словах намек, укор, и констатация факта – она уже считает себя проигравшей. Закатываю глаза, беременность очень плохо на нее влияет, делает настоящей истеричкой. Куда мы друг от друга можем деться? Мы же уже связаны, если не меткой, то ребёнком. Глупая!
Резко поворачиваюсь и притягиваю ее к себе, обнимаю крепко, хотя она и не пытается вырваться. Ее сердце бьется надрывно, словно вот-вот выпрыгнет их груди, с удивлением понимаю, что она меня просто боится. Страх, липкий и неприятный, смешанный с болью -все что она чувствует ко мне. И где же та смелая и гордая бродяжка, которая сводила меня с ума? Слабая, ранимая, просто моя женщина – вот кто она теперь для меня, только решительность ее пугает, а боль не дает просто отпустить.
- Как звали твоего отца? – слышу ее слабый голос и не понимаю зачем она об этом спрашивает.
- Глеб, - отвечаю с легкой заминкой, - а зачем…?
- Хорошее имя для мальчика, - отзывается с некой нежностью, - а для девочки пойдет Лиза, Елизавета, мою бабушку так звали. Тебе нравится?
Она ждет моего ответа, а я не могу понять с чего это у нее так резко поменялось мнение касательно ребёнка. Вот что-то мне не верится, что она просто так со всем смирилась, и эта ее решительность… Как же хочется ее затрясти, чтобы вся дурь из головы вылетела, но я не делаю этого, только слегка киваю, касаясь подбородком ее макушки.
- Это хорошо, - слабо отвечает она, с некой долей печали, а затем меняет тему. – Спина болит, не могу уснуть, ты не мог бы…
- Сейчас, - осторожно помогаю ей обратно лечь и достаю мазь из рюкзака.
Останавливаюсь, видя, что сумка с зельями открыта, а я ее сам закрывал, когда первый раз мазь доставал. Оглянулся на жену, она как раз приподнялась, чтобы снять рубашку и лечь на живот.
Ладно, сделаю вид что ничего не заметил, но глаз с нее не спущу. Пенелопа прячет руки под подушкой, как и лицо в ней. Легонько наношу мазь в полной тишине, делая вид что ничего не чувствую. Мы странная пара, даже не представляю, что нас ждет дальше, но такое чувство, что долго это не продлится, точно друг друга поубиваем. Заканчиваю наносить мазь и прячу ее обратно в рюкзак, снова закрыв все отделения.
Ее руки проскальзывают под моими и сцепляются в замок, обнимая меня со спины. Чувствую, как она прижимается лбом к моему плечу и накрываю ее руки своими. Прикрываю глаза, от ее тоски болит в груди, она столь огромна и затягивает, как болото, как та, что я чувствовал, когда умерла мать. Мне бы стоило поддержать ее, но мысль что эта тоска по мне, а не по ее семье вызывает беспокойство и легкое подозрение. Что ты задумала, Пенелопа?