Жизнь номер два

— Вы позволите мне их опросить? — поинтересовался пристав.

— Опрашивай, Борис Григорьич, — разрешил отец. — Всех опрашивай, кого сочтешь нужным, но воров мне найди. Ты же понимаешь, что это в Алексея стреляли.

— Борис Григорьевич, — остановил я Шаболдина, уже направившегося к двери, — вы скажете, когда Аглаю… когда тело, — поправился я, — отдадут для похорон?

— Бояре не ходят на похороны блядей, — строго сказал отец. — Даже на похороны своих первачек.

— А на похороны тех, кто закрыл их собой от пули, бояре ходят?! — столь резко возражать отцу при постороннем было с моей стороны неслыханной дерзостью, но вот уж об этом я в тот момент не задумывался.

Отец непонимающе уставился на меня. Да, я приврал. Сам прекрасно понимал, что моя пуля убила Аглаю случайно, но пусть отец запомнит не нанятую им для меня живую секс-игрушку, а женщину, ценой своей жизни спасшую его сына. «Прости мне эту ложь, Аглая, — мысленно обратился я к своей первой в этом мире женщине, — но это то немногое, что я сейчас могу для тебя сделать».

— Кхм… — деликатно кашлянув, Шаболдин переключил внимание боярина Левского на себя. — Должен заметить, Филипп Васильевич, так и было. Аглая Савельева приняла пулю, предназначавшуюся Алексею Филипповичу.

Надо же, а мне даже не пришло в голову спросить ее фамилию… Но вот уж чего я от губного пристава не ожидал, так это поддержки в своем споре с отцом.

— Вот как, — выдал наконец отец, слегка оторопевший от моей дерзости и слов Шаболдина. — Ладно. Ты, Борис Григорьевич, иди, а ты, Алексей, пока останься.

Отослав Шаболдина, отец налил мне стакан и отправил меня спать. И уже когда я взялся за ручку двери, тихо сказал:

— Я с тобой пойду. Никто не посмеет сказать, что Левские добра не помнят.

Повернувшись к отцу, я низко, в пояс, ему поклонился. Молча.

…Проснулся я часам к семи вечера. Стакан водки на голодный желудок — это вам не просто так, тем более для столь юного организма. Горло драло сухостью, отчаянно хотелось пить, поэтому обнаружить на столе графин с водой и накрытый салфеткой стакан было почти что счастьем. Если, конечно, в моем положении вообще уместно говорить о счастье… Кто это, интересно, так обо мне позаботился? Напившись воды, я оделся, тупо походил взад-вперед по комнате, посмотрел на себя в зеркало. Честно скажу — не понравилось. Однако же, жизнь, так внезапно и безжалостно окунувшая меня мордой в дерьмо, все-таки продолжается, и теперь у меня стало одной задачей больше. Аглая — лучшее, что у меня было в новой жизни, и ее смерть остаться безнаказанной не должна.

Вспомнилось желание Аглаи, чтобы я стал у нее последним как у мастерицы наемной любви, и мое обещание это пожелание исполнить. Да, вот и исполнилось… На будущее надо, пожалуй, подольше думать, прежде чем что-то обещать.

В дверь постучали. Шаболдин? Да, похоже, он. Это и правда был губной пристав, он пришел звать меня к отцу в кабинет.

— Спасибо, Борис Григорьевич, что поддержали, — тихо сказал я, когда мы вышли.

— Я знаю, чья она вдова, — просто сказал он. Да… Сначала человек погиб, спасая чужое добро, потом его вдова своей гибелью спасла чужую жизнь… Вот же судьба как повернула…

В отцовом кабинете, едва мы расселись, Шаболдин сразу начал излагать новости.

— Боярыня Волкова с дочерью и служанкою действительно были в доме Алифантьева. Ксения Николаевна и Ирина Петровна показали, что они посещали лавку сладостей купца Халилова, а затем подъехали к дому Алифантьева и отправили служанку Алену Егорову к проживающей в названном доме вдове Наталье Капитоновой, одаренной четвертого разряда, имеющей дозволение целительствовать, дабы договориться с той Капитоновой о прибытии ее в ваш дом для лечения болезни боярыни Волковой по женской части. Вдова Капитонова показания боярыни Волковой подтвердила и на очной ставке Алену Егорову признала, как и Егорова ее признала же. Что плохо — ни Ксения Николаевна, ни Ирина Петровна, ни Егорова, ни Капитонова ничего не могут сказать о времени. Часов ни у кого из них нет, а на часы к комнате, снимаемой Капитоновой, ни сама она, ни Егорова не смотрели.

Других жильцов дома Алифантьева мы опросили, выстрела никто в доме не слышал, надо полагать, из-за грозы и грома. Судя по извлеченной из тела пуле, — у Шаболдина хватило такта не сказать, из чьего тела эту пулю извлекли, — стреляли из литтихского [2] охотничьего штуцера. В доме Алифантьева ружье не нашли, сейчас опрашивают продавцов оружия. Ружье дорогое, продают их мало, так что, думаю, скоро узнаем, кто в Москве его покупал.

— А откуда стреляли? — спросил я. — Из какого места в доме?

— По всему получается, с площадки черной лестницы между четвертым и пятым этажами, — ответил Шаболдин. Окно там так и осталось раскрытым.

Да уж, услышанное меня не порадовало. Я хорошо помнил, что открывшееся предвидение изменяло мне пока что один-единственный раз, и было это как раз с Ириной, во время нашего приключения в библиотеке и потом у меня в комнате. Помнил я и то, что когда Аглаю убили, то самое предвидение молчало. Сложить два и два тут было несложно, только результат этого сложения мне более чем не нравился. Я понимаю, что самое простое объяснение далеко не всегда является единственно верным, но других вариантов пока что не видел. Хотя… Если без Ирины и тут не обошлось, зачем, спрашивается, ей настолько тупо подставляться, да еще и мамашу подставлять? Ну хорошо, про Ваньку Лапина и его приятелей Волковы не знали, но не могли же они подумать, что их передвижение в карете вообще останется никем не замеченным? Уж мать и дочь Волковых можно при желании обвинить в чем угодно, только не в глупости, да еще и столь откровенной и беспросветной. Нет, тут что-то не то и не так, как видится на первый взгляд…

В комнате меня ждала компенсация за несъеденный обед, заботливо размещенная на столе. Есть не так чтобы очень хотелось, но когда начал, аппетит пришел уже в процессе. Было даже стыдно, и сам себе я казался бесчувственной сволочью — убили мою женщину, а я сижу и жру, как ни в чем не бывало. Но убедить себя в том, что для меня-то жизнь все еще продолжается, большого труда не составило. Впрочем, и особого удовольствия еда мне не приносила, только утоление внезапно проснувшегося голода.

Когда дверь в мою комнату начала открываться без стука, возмутиться столь вызывающим попранием заведенных в доме порядков я не успел — сначала не сразу поверил в сам факт оного попрания, а затем только и успел вскочить со стула, чтобы как положено, стоя, встретить боярыню Левскую.

— Приветствую, матушка, — я почтительно склонился перед боярыней. — Чем обязан посещению?

— Оставь, сын, — слабым взмахом руки боярыня Левская прекратила мои попытки выразить ей свое почтение. — сочувствую твоей печали, но тебе не следует переживать столь сильно.

Сами понимаете, у меня на сей счет мнение было совершенно противоположным, но спорить с матушкой я не стал. Сам факт ее появления в моей комнате и общения со мной, пусть и такого, удивил меня настолько, что и пожелай я поспорить, нужные слова нашел бы не сразу.

— Я пойду к себе, — матушка нарушила молчание. — Что-то мне нездоровится…

— Я провожу? — предложил я.

— Не надо, я сама, — отказалась боярыня.

Так… Если сейчас еще и Васька припрется с такими же соболезнованиями, на нем-то я точно отыграюсь, — подумал я.

Волковы Ваську опередили. Петр Федорович и Ксения Николаевна пришли вдвоем, немногословно выразили мне соболезнования и извинились за отсутствующую Ирину. По их словам, она слишком сильно переживала случившееся и в данное время пребывала в нервном расстройстве. Ну да, я прямо так сразу и поверил. Чтобы Ирина и в нервном расстройстве? Ну-ну… А почти сразу за Волковыми приперся и Васька.

— Здравствуй, Алешка, — с каким-то виноватым видом приветствовал он меня. — Ты это… держись давай.

— Да я держусь, — честно говоря, от Васьки я такого не ждал. — Мне ж ничего другого не остается, только и держаться…