Страница 9 из 19
– Зачем рухнули? – только и успел вставить свой вопрос Селифан, когда Семен перевел дух, чтобы отхлебнуть из бутыли этой самой лошадиной водки.
– Крепка зараза! – передернуло все его тщедушное тело.
– А сам-то не рухнешь? – поинтересовался Селифан.
– Не, мы привычные. – Конюх распрямил спину, расправил плечи, задрал свою бороденку кверху. Явил, так сказать, свой фараонов облик Селифану. – А зачем на нашей версте рухнули, догадайся сам! А? Догадался? Нет?
Чуден человек русский. Дай ему только значимость свою показать, он тебе такое выложит, что его за это на каторгу, а то и под топор палача. И ведь не пожалеет, что лишнего сболтнул! С полным своим удовольствием и на каторгу в кандалах пойдет, и голову на плаху положит. Перекрестится только. Мол, простите меня, люди православные, что так мало зла учинил вам. Вы бы меня еще тогда сильней жалели – и уж точно простили.
– Девки-то наши, конечно, товар соблазнительный, – продолжил свои откровения Семен, когда Селифан ничего не ответил будущему каторжнику. – Ну, подумай сам, долго ли, особенно на морозе, в таком соблазнительном виде выстоишь? Вот и поим лошадей, чтоб они наверняка возле баньки остановились. Девки тогда и выбегают.
– И всех вы поите без разбору? Курьеров али фельдъегерей тоже?
– Избави Бог!.. Фельдъегерей, – перекрестился Семен. – Поим с понятием. Правда, этим летом к нам один фельдъегерь заехал. Колесо у него сломалось. Сам я ему это колесо с кузнецом нашим и починил. С девками, конечно, само собой, он побаловался. Смешная история с ним приключилась, – захохотал Семен. – Пока он в баньке с ними парился, значит, лошадь сумку его чуть не сжевала. Ели спасли! Ох, матерился он, бушевал. «Ремешок-то всего и съела», – урезонивал я его. Ни в какую! Пистолетом машет, курок взводит. Насилу утихомирили. Денег даже не взяли. Думаю, он нарочно бушевал, чтобы денег-то не платить. Нет, с таким народом мы не связываемся. Зачем? Денег-то с них все равно не возьмешь.
– Стало быть, говоришь, с понятием, с разбором поите! – сквозь зубы проговорил Селифан и так прошелся кнутом по спинам своих лошадок, что они вихрем взметнулись, вихрем домчались до Выдропужска и, вихрем развернувшись, встали возле станционной избы. И теперь уже Селифан, ухватив за горлышко бутыль с лошадиной водкой и взяв за горло Семена, вихрем влетел в избу!
– Говори, ирод, этим зельем ты фельдъегерских лошадей поил? – заорал он на станционного смотрителя, мирно пившего чай, – и с грохотом поставил бутыль на стол. – Этим?
Смотритель затравленно посмотрел на бутыль, на Селифана, на Семена.
– Этим, – сказал чуть слышно.
– Кто тебя надоумил? С кем ты в заговоре? Отвечай! – И Селифан выпихнул Семена вперед: – С ним?
– Нет, – ответил смотритель.
– А с кем тогда?
– Пусть он уйдет, – кивнул головой смотритель на Семена.
– Мерзавец, ты у меня будешь говорить! – на чистейшем французском языке заговорил тогда Селифан и ухватил смотрителя за горло.
Смотритель захрипел, но по-французски он не понимал.
– Каналья, говори! – перешел Селифан на немецкий и крепче сжал его горло, но смотритель не понимал и по-немецки.
– Висельник, – обратился тогда Селифан к нему по-английски, – я тебя заставлю говорить!
Смотритель захрипел еще пуще. Он не понимал и по-английски – и обалдело смотрел на Селифана, приняв его за генерала. Так был свиреп и важен в эти минуты Селифан.
– Отпустите, барин! – наконец вымолвил смотритель по-русски.– Я все скажу… в-ваше… ваше прев-вос-сходительство!
– Говори! – лишь ослабил хватку Селифан.
– Месяца два тому назад один черный человек… как вы… инкогнито, – начал рассказывать смотритель.
– Что? – взревел Селифан, входя в генеральскую роль. – Как смеешь ты меня с каким-то мавром сравнивать! Задушу, – добавил он сообразно мизансцене, в коей они в данный момент оказались, и захохотал.
Селифановой шутки смотритель не понял, так как Шекспира не читал, да и не до Шекспира ему было.
– Простите, ваше превосходительство, – проговорил он, – не точно выразился. Он во всем черном был, а так… лицо белое, усы только и бакенбарды черные… и на голове, разумеется, черные.
– А не путаешь? Может, крашеные?
– Нет, не путаю. Природный цвет.
– Не прихрамывал?
– Нет, шустрый был… вроде вас, – осекся смотритель. – Все стращал. Откуда-то узнал, что мы тут, – кивнул головой на Семена, – проделываем. Вот и застращал. В полной его власти, ну, я и оказался. Приказал фельдъегерских лошадей поить водкой ихней, но меру в два раза уменьшил. Вот я безропотно и поил.
– А где сейчас этот человек в черном?
– Уехал сразу же.
– И куда уехал?
– Он не сказывал куда… В сторону Москвы поехал. Больше я его и не видел.
– Так, – насупился Селифан. – О чем я с тобой тут толковал… никому! Понял? – И брезгливо отшвырнул от себя смотрителя.
– Как не понять, ваше превосходительство!
– И вот еще что, – уже в дверях проговорил Селифан. – Если вдруг он объявится, то в Москву немедля депешу на мое имя. Генерал-аншефу Селифанову!
– Непременно! – возликовал смотритель. – Непременно! – И рухнул на табурет.
Через час, купив водки в трактире, Селифан с Семеном возвратились в имение Пульхерии Васильевны.
Разумеется, Селифан приказал и Семену молчать о всем случившемся. Пригрозил Сибирью. «А так, – оглядел он при этом Семена с ног до головы, – может, и помилую». И душа у конюха ушла в пятки. «Это в каких же таких тогда страшных чинах пребывает курносый, бритый наголо, барин? – подумал он со страхом. – Если сам генерал-аншеф Селифанов за кучера у него!»
Да, курносый нос Порфирия Петровича многих, и не таких олухов, как Семен, заставлял призадуматься. Нос у капитана артиллерии в отставке был, действительно, императорский, и отчество, Петрович, соответствующие. Не иначе как… Сам… инкогнито!
Сие сходство с императором было лестно, что грех таить, для Порфирия Петровича, но и опасно. Того и гляди – в самозванцы угодишь! А с самозванцами на Руси, сами знаете, как поступали.
Глава десятая
На следующий день Порфирий Петрович с Селифаном отбыли в Париж!
Конечно же, не в Париж.
Это только для Пульхерии Васильевны Порфирий Петрович отбыл туда. Помните, какую историю он о себе для нее сочинил? Да и, по правде говоря, капитан артиллерии в отставке еще толком сам не знал, куда он отправился тем пасмурным зимним утром. Могло случиться и так, что дело о двадцати пяти пропавших фельдъегерях забросит его и в Париж – и черт знает еще куда!
Прощание с Пульхерией Васильевной было коротким, но сердечным. Капитан в отставке обещал на обратной дороге из Парижа в Петербург непременно заехать к очаровательнице и уж тогда решительно объясниться.
Ротмистр Марков был оставлен на попечение Матрены. Кстати, недоразумение с тремя штофами водки разрешилось легко. Всему виной был лунатизм драгуна, о котором всем и объявила Матрена, когда стали выяснять с пристрастием, кто украл водку? Это в нем, по ее словам, в лунатизме пребывая, он и взял ее из дорожного сундучка Порфирия Петровича. Неясно было только одно: как он смог в лунатическом своем состоянии открыть без ключа этот сундучок? Ведь замок был секретнейший! И откуда этот лунатизм объявился вдруг у ротмистра? Вроде бы от белой горячки Матрена его взялась лечить. Впрочем, Порфирий Петрович не особенно сильно и долго ломал над этим голову. Головоломок и без того хватало.
– Так что, барин, – обернулся к Порфирию Петровичу Селифан, когда их тройка подъехала к съезду на большую дорогу, – в Париж али сразу в Петербург за наградами?
– В Торжок, – ответил Порфирий Петрович и добавил: – Распустил я тебя, Фигаро!
Действительно, распустил. А как не распустить? Селифан же распутал всю эту дьявольскую паутину, сотканную человеком в черном, пока он, Порфирий Петрович, лежа на диване, отходил от любовного угара.