Страница 2 из 19
И вот как-то раз июльским вечером они сидели в кабинете Федора Васильевича, сумерничали.
Шафрановая полоса заката лежала на стеклах книжных шкафов, играла радугой в хрустале графина с водкой. И только Порфирий Петрович поднес ко рту рюмку, как впал в свое немое оцепенение.
Граф обомлел!
Конечно, он слышал о болезни капитана в отставке, но впервые наблюдал ее воочию.
Приступ через минуту прошел. Порфирий Петрович как ни в чем не бывало привычно опрокинул рюмку в рот, закусил малосольным огурцом. Лицо его засияло, что закатное шафрановое солнце.
– Простите, любезный Федор Васильевич, – сказал он. – Последствия контузии.
– Что вы, Порфирий Петрович! – возразил граф. – Какие могут быть извинения?
– Да, разумеется, но… – Порфирий Петрович замолчал, встал из кресла, прошелся по кабинету, подошел к графу и протянул руку: – Позвольте откланяться. Прощайте.
– Помилуйте! – изумился Федор Васильевич, пожимая руку Порфирия Петровича. – Что случилось?
– Случилось, что до́лжно было случиться! – заговорил с одушевлением Порфирий Петрович. – Завтра Вы уедете в Москву, и надеюсь, граф, иногда будете вспоминать наши беседы и меня… грешника.
– В Москву? Зачем в Москву? В никакую Москву я не собираюсь! – изумление графа росло.
– Не думайте. Я не сошел с ума. Сейчас к Вам прибудет курьер с императорским Указом. Вы назначены на пост московского генерал-губернатора.
Лицо графа приняло озабоченный вид. Более того, он был в неком замешательстве. Несомненно, отставной капитан на его глазах сошел с ума, и он уже хотел крикнуть своего слугу Прохора, чтобы тот послал за доктором, как сам Прохор вошел в кабинет. И что удивительно, слуга был в не меньшем изумленном замешательстве, чем его хозяин.
– К Вам… император, – только и успел вымолвить он.
В кабинет вслед за Прохором вошел, нет, конечно, не император, а фельдъегерь – дюжий молодец в запыленном мундире.
– Ваше превосходительство, – обратился он к графу, – Вам Указ от государя императора, – и торжественно вручил пакет Федору Васильевичу.
Указ государя императора был лаконичен, как реплика в анекдоте.
В московские генерал-губернаторы. Немедля!
Павел
Свои белые кулачки сжал до хруста Федор Васильевич Ростопчин, когда прочитал сей Указ, и тотчас преобразился.
– Все свободны, – сухо сказал он, и всем вдруг почудилось, что на нем не турецкий халат, а генеральский мундир. – А вы, Порфирий Петрович, останьтесь, – добавил он не так строго.
– Как? Откуда вы узнали? Непостижимо! – с жаром заговорил граф, когда слуга и фельдъегерь вышли из кабинета. – Расскажите. Мистика!
– Никакой мистики, – спокойно ответил Порфирий Петрович.
– Никакой? Не поверю!
– Разумеется, никакой мистики. Мы, артиллеристы, как вам известно, народ ученый. Вычислить, куда ядро полетит, нам ничего не стоит. Артиллерийская математика помогает.
– При чем здесь ядро?
– А при том, ваше превосходительство, что когда я фельдъегерскую тройку в окне увидел, то и рассчитал ядро вашей судьбы. Фельдъегерь… значит… от государя императора… и непременно… с Указом. С каким? Тут я рискнул предположить, что с назначением вас на пост московского генерал-губернатора. Нынешний уж больно стар, и поговаривают, что в мартовский заговор был замешан. И, как видите, не ошибся! Артиллерия редко ошибается.
– Путаешь ты меня, Порфирий Петрович, – недовольно проговорил Ростопчин. – Ну да ладно! Не хочешь говорить правду… Бог тебе судья. – И Федор Васильевич пристально посмотрел в глаза отставного артиллериста. – А не пойдешь ли ты ко мне служить, Порфирий Петрович? – вдруг спросил он его неожиданно.
– Увольте, граф. Какой из меня чиновник?
– Обыкновенный, правда ядра судьбы математикой рассчитывает! Такие мне и нужны.
– Осени надо дождаться, – заколебался Порфирий Петрович, – урожай собрать, а там и подумать.
– Что ж… думай! Я не тороплю.
На этом они и расстались.
В конце октября Порфирий Петрович получил письмо от графа Ростопчина. Граф не забыл их летний разговор. Не забыл и Порфирий Петрович. Он решительно отказал московскому генерал-губернатору! О чем и написал в ответном письме.
Больше писем от графа не было, но через три года, в декабре 1804 года, к Порфирию Петровичу прибыл от Ростопчина драгунский ротмистр Марков.
Ротмистр был пьян и чем-то напуган. С двумя заряженными пистолетами в руках и двумя за поясом он вывалился из саней – и давай палить во все стороны. Пришлось пьяного драгуна связать.
На следующий день, отпоив ротмистра огуречным рассолом, Порфирий Петрович стал его расспрашивать. Но ничего вразумительного драгун ответить не мог и только твердил: «Двадцать пять фельдъегерей коту под хвост, а со мной, врешь, так не подшутишь!»
Порфирий Петрович налил тогда ему водки. Но и водка не помогла.
«Белая горячка, не иначе», – подумал Порфирий Петрович.
Драгун действительно был не в себе, но причина его помешательства была не в беспробудном пьянстве. Если бы он не пил, то он непременно бы сошел с ума окончательно, а так он что-то еще соображал и даже отдал пакет, который он привез Порфирию Петровичу от генерал-губернатора графа Ростопчина Федора Васильевича.
Губернатор писал:
«Обстоятельства чрезвычайные вынуждают меня, любезный Порфирий Петрович, обратиться к Вам за помощью. Жду Вас как можно скорей у себя в Москве…»
Прочитав это, Порфирий Петрович велел немедленно закладывать тройку.
Была уже ночь на дворе, когда они выехали.
Глава вторая
Губернаторская власть сродни императорской, считал Федор Васильевич Ростопчин.
Разумеется, близость Петербурга имела свои неудобства, поэтому граф управлял Московской губернией с некоторой оглядкой на сей столичный населенный пункт. И все же император Павел Ι был почти за тысячу верст и хотя докучал своими циркулярами и Указами, но и только.
Указы и циркуляры граф читал и исполнял сообразно своему пониманию. Что ж, если его понимание никогда не совпадало с пониманием государя императора. Это сходило ему с рук. К тому же Москва и губерния при нем благоденствовали, да и отставки граф не боялся.
Но всему – и хорошему, и плохому – приходит, как говорится, свой срок.
В конце 1804 года срок этот, видимо, пришел, вернее – грянул внезапно и оглушительно, как дробь полковых барабанов в рассветной тишине перед экзекуцией.
Мурашки пробежали по спине графа, когда он услышал вдруг эту «барабанную дробь».
Разумеется, никакой такой барабанной дроби не было. Она всего лишь литературная фигура. Правда, барабанный грохот в ушах графа стал стоять постоянно с того момента, как он понял, что пришел конец…
Конец чему?
Конец всему, решил граф.
Почему он так решил?
А решил он так потому, что в одно пасмурное декабрьское утро понял, что российский государственный механизм сломался. Тот циркулярный поток бумаг из Петербурга, который так раздражал его, вдруг иссяк, прекратился. Ни одной бумаги, ни одного фельдъегеря из Петербурга за две недели не приехало.
Федор Васильевич написал императору одно письмо, второе… третье. Ответа не было!
Вот тогда и ударила барабанная дробь ему в уши.
В смятении чувств и мыслей отправил он драгунского ротмистра к Порфирию Петровичу. Но и тут произошло невообразимое. Порфирий Петрович не приехал, и ротмистр как в воду канул. Пришлось еще послать курьера к строптивому артиллерийскому капитану в отставке. Курьер вернулся через два дня и сообщил, что Порфирий Петрович – нет, не пренебрег просьбой графа, а тотчас с драгунским ротмистром отправился к Федору Васильевичу в Москву!
«Час от часу не легче, – подумал граф. – Где их черти носят? Уж не запил ли опять?»
Последняя мысль успокоила Федора Васильевича.
Думать, что Порфирий Петрович запил с драгунским ротмистром Марковым, было, конечно же, со стороны московского генерал-губернатора малодушие, но что еще он мог вообразить в этих невообразимых до безумия обстоятельствах, которые обрушились на него в конце 1804 года?