Пианист. Осенняя песнь

10 октября 2017 года

Санкт-Петербург. Царское село 

Как будто этой случайной встречей Жизнь подвела черту под прошлым. И ничего уже не будет как раньше — до того, как они узнали друг друга.

Из кафе они вышли на Оранжерейную улицу, мимо Гостиного Двора пошли к парку. Улица заканчивалась набережной паркового канала, направо вставал золотыми куполами императорской часовни Екатерининский дворец, изгибалась арка, соединяющая дворец с Лицеем, а прямо за каналом начинался сам Царскосельский парк. Тот самый.

— Вот и пришли, — сказал Вадим.

— Красота какая. — Людмила огляделась и показала направо. — Боже, это ведь Лицей!

— Да, он самый, пойдемте посмотрим, там забавно, целая улица отдана продавцам сувениров. И Лицейский сад там, памятник Пушкину. Вы, наверно, хотите сфотографироваться?

— Да, хотела бы на память… Когда еще выберусь сюда... — Она быстро взглянула на Вадима и отвела глаза. 

Боится, все время боится. Ему вдруг стало жаль её — беззащитную, растерянную, смятую их неотвратимым, как снег на голову свалившимся сближением. О чем она думает? О том ли, что безумие творят, а потом станут горько сожалеть? Или, может, сказала себе: "Я подумаю об этом завтра"? Нет, непохоже. Она не Скарлетт О’Хара, не такая... Вадим даже не пытался сравнить ее с кем-то из прошлого; само прошлое исчезло, была только она, здесь и сейчас, осенний парк, листопад, переменная облачность. И никаких ответов на вопрос о том, что будет завтра...

Далеко до завтрашнего утра, у них еще есть время. Потом все вернется на круги своя. Концерт отменить нельзя, значит, у него будет музыка, Шуман и Рахманинов. А у неё? Кто ждет Людмилу? Если бы можно было пригласить её! Вадим уже хотел предложить концерт, но усомнился, настолько ли приятна и понятна ей классика, чтобы выслушать два отделения фортепианного вечера. Может, не любит такое. Или любит? Про Грига вспоминала... Было бы счастьем сыграть для неё, знать, что Людмила сидит в зале. Слова перед музыкой ничто! Он смог бы рассказать, передал бы в звуках и нежность, и силу, и страсть.

Они пошли по Лицейскому переулку, с одной стороны ограниченному чугунной оградой сада, с другой — фасадами невысоких домов. Здесь, как и во многих исторических местах, восстановили брусчатку. И всю длину переулка от набережной до Комендантского дома занимали лотки с навесами. Рассчитанные в первую очередь на иностранцев, лотки пестрели матрешками и бижутерией из полудрагоценных камней, открытками, меховыми шапками, пилотками со звездами и футболками с принтами, поделками из стекла и металла, путеводителями, календарями, чашками, тарелками с Питерской символикой, магнитами с видами Пушкина. Среди всего этого кичевого великолепия стайками фланировали туристы. Особенно заметны и многочисленны были японцы, но слышалась и испанская, и французская речь. А между иностранцами сновали ловкие торговцы, они зазывали, предлагали, из кожи лезли, чтобы втиснуть свой товар.

Вадим прикрывал Людмилу от потока праздношатающихся и терпеливо ждал, пока она налюбуется на яркие сувениры. А у нее глаза разгорелись, как у ребенка.Она смеялась, глядя на принты, а потом притихла, засмотрелась на шары, в которых шел снег или искрились блестки. Внутри или Медный Всадник, или Спас на Крови, Александрийская Колонна, другие достопримечательности. 

— Как красиво… И про Новый год сразу вспоминаешь, — она вздохнула, но тут же улыбнулась.

— Да не скоро еще. А вот, смотрите, есть с листьями вместо снега. Листопад, как сейчас. — В шаре листья кружились вокруг Камероновой галереи. — Вот этот, пожалуйста, — сказал Вадим подскочившему к ним продавцу. Шар перешел в собственность Лиманского, он тут же протянул его Людмиле.

— Это вам.

— Мне? 

Она медлила, не брала — неужели обиделась? Нет, не поняла, что это правда ей, не поверила. Видно, редко ей дарят...

— Вам, Людмила, будете вспоминать Царскосельскую осень.

— Спасибо!

Народа в переулке стало больше, с экскурсии во дворце возвращались группы иностранцев, они шли к двухэтажным интуристовским автобусам, которые вереницей запруживали улицу, параллельную набережной. От выхлопных газов воздух становился тяжелым. А толчея не давала сосредоточиться на красоте легендарного места.

— Идемте к памятнику, а потом в парк. Держите...

Вадим протянул ей шар. Она взяла осторожно.

— Спасибо. Он красивый...

А смотрела не на шар, на Вадима, пальцы их соприкоснулись, и он смутился, опустил глаза. Снова стало трудно дышать, истома желания разлилась внутри. Невыносимо, до дурноты, откровенные мысли. Он запрещал себе думать и все равно думал. О ее бедрах... Дышать тяжело... Кровь в ушах шумит...

Увести ее куда-нибудь, где нет людей, где только вдвоем. Но... Да что он как дикий зверь? В жизни такого не было, чтобы так желать незнакомую женщину. Он и со знакомыми-то ничего сверх меры себе не позволял. Чтобы ослабить влечение, которое наизнанку выворачивало его чувства, Лиманский заговорил о парке.

— Тут много всего надо посмотреть, нельзя же приехать в Пушкин и не увидеть Екатерининского парка, Камероновой галереи, Зеркальных прудов, Девушку с кувшином, Лицея и памятника Пушкину.

Чтобы сфотографироваться с памятником, пришлось ждать в очереди. Сначала родители снимали маленькую девочку с воздушными шариками и мороженым, потом улыбчивые японцы снимали друг друга, потом какие-то российские туристы, а потом уже подошла и их очередь. Людмила передала Вадиму смартфон. 

— Ну, вы знаете, как… куда нажимать.

— Знаю, — улыбнулся. Он бы хотел посмотреть на нее через объектив, по старинке, но изображение выводилось на экран. Вадим щелкнул несколько раз. Какая красивая. Смущается.

– А знаете, так людно здесь сегодня, все очарование распугали туристы, — сказал он с сожалением, — но есть еще Павловск, вот там действительно настоящий ландшафтный английский парк. Екатерининский, он похож на музей под открытым небом, на декорацию. Всего понемногу: и антик, и Египет, и турецкие мотивы, пруды маленькие, регулярный парк игрушечный… А народа много. Толпа...